Стихотворные встречи Марины Цветаевой и Софьи Парнок
Читая последние публикации о Марине Цветаевой, писаные последовательными фрейдистами или, хуже того, «новообращёнными» из числа непрофессионалов, которых вдохновила love story двух женщин-поэтов, я поражалась не просто количеству домыслов и даже не их вульгарности (чего не стерпит бумага, то стерпит Интернет),— я удивлялась доводам «исследующих». Монолитный цикл «Подруга» и не собранные во что-то единое стихи Парнок к Цветаевой буквально всеми понимаются — вот именно, буквально. Запах white rose и синева жилок на руке «подруги» произрастают в головах фантазёров бульварными романами. О, ни больше ни меньше, «Марине и Соне». Знали бы они, чему подали повод...
Я, как и глубоко уважаемая мной Ирма Кудрова, ближе всех, на мой взгляд, стоящая к разгадке феномена Цветаевой, не обладаю хладнокровностью и беспристрастностью «идеального» исследователя. Более того, я вообще не литературовед. Скорее, просвещённый любитель. Знающий «всю» Цветаеву и — с недавних пор — полюбивший стихи Софьи Парнок. Сознающий их непохожесть. Их такую разную талантливость. Я отдаю себе отчёт, что «чара» Парнок в моей сегодняшней жизни сильнее чары Марины Цветаевой, кумира моей юности. Но совесть читателя не позволит мне спекулировать на предпочтениях, которые оправданы лишь силой обстоятельств.
Стихи, обращённые друг к другу двумя неординарными женщинами, тем более, женщинами-поэтами — материя тонкая. Жёсткая «сюжетность» «Подруги» смогла вскружить голову Д.Л. Бургин, чего уж говорить о менее титулованных адептах. Если попытаться представить себе методы мышления этих авторов, то выглядеть это будет примерно так: ага, вот здесь Цветаева вкупе с сибирским котом явно не определились, здесь — Парнок читает «холодно-пламенного» Стендаля и ничего не хочет, а вот и расставание на Кузнецком мосту. «На все четыре стороны», как говорится. Грубо? Настолько же, насколько стихия поэзии способна отражать «жизнь как она есть».
Я думаю, настоящих поэтических встреч Цветаевой и Парнок было — две. И — соответствующих им три стихотворения, где голоса поэтов звучат в унисон. Редчайший, едва ли не уникальный случай: два любящих человека чувствуют и говорят если не на одном языке, то понятиями, ситуациями и даже словами, по смыслу очень близкими.
Вспомним третье стихотворение Марины Цветаевой из цикла «Подруга»:
|
Сегодня таяло, — сегодня
Я простояла у окна.
Ум — отрезвлённей, грудь — свободней,
Опять умиротворена.
Не знаю отчего, — должно быть,
Устала попросту душа,
И как-то не хотелось трогать
Мятежного карандаша.
Так простояла я — в тумане, —
Далёкая добру и злу,
Тихонько пальцем барабаня
По чуть звенящему стеклу.
Душой не лучше и не хуже,
Чем первый встречный, — этот вот,
Чем перламутровые лужи,
Где расплескался небосвод,
Чем пролетающая птица
И попросту бегущий пёс,
И даже нищая певица
Меня не довела до слёз.
Забвенья милое искусство
Душой усвоено уже.
—Какое-то большое чувство
Сегодня таяло в душе.
|
И, следом, — одно из стихотворений Софьи Парнок «цветаевского» периода:
|
Узорами заволокло
Моё окно, — О день разлуки! —
Я на шершавое стекло
Кладу тоскующие руки.
Гляжу на первой стужи дар
Опустошёнными глазами,
Как тает ледяной муар
И расползается слезами.
Ограду перерос сугроб,
Махровей иней и пушистей,
И садик — как парчовый гроб
Под серебром бахром и кистей...
Никто не едет, не идёт,
И телефон молчит жестоко.
Гадаю — нечет или чёт, —
По буквам вывески Жорж Блока.
|
Даже на беглый взгляд в стихах много общего. Общий сюжет: героини стоят у окна, «внешним» зрением отмечая все события, за ним происходящие (у Цветаевой они, несомненно, более действенные), «внутренним» — переживая собственные душевные движения. Окно — в мир, в обоих случаях враждебный, диссонантный. У Софьи Парнок — это «зимний» мир, по определению холодный, чужой, у Марины Цветаевой — по-оттепельному (если оттепель возможна непоздней осенью: стихотворение написано 24 октября) суетливый, густонаселённый, но оттого ещё более контрастный «одиночеству души». Оставлю литературоведам разбираться в тонкостях стоп и рифм, скажу лишь, что настроение стиха Парнок (возможно, благодаря именно этим стопам и рифмам) менее отчётливо, но и менее тягостно. Невыразимо спокойно и абсолютно обречённо.
Цветаевский стих более напорист и тем самым открыт в тот самый мир, от которого героиня стиха столь очевидно отказывается в пользу «какого-то большого чувства». Впечатление от стихотворения сродни ощущениям выздоравливающего от ангины: нет уже плавящейся в температуре «нежизни», но резкий свет дня и всё ещё саднящее горло мешают стать лучше того самого первого встречного. Гармония стихотворения Парнок уравновешивает резкую болезненность, чёткость и зримость цветаевского стиха, — как, рискну утверждать, поэзия Цветаевой и Парнок вообще расставляет именно эти акценты.
Есть сокрушительный соблазн представить, что датированы стихи одним днём. Увы, третье стихотворение «Подруги» имеет конкретную дату: 24 октября 1914 года, а «Узорами заволокло», судя по «ардисовской» публикации, написано в 1915 году, то есть по самым оптимистическим прогнозам не меньше чем через два-три месяца после стихотворения Цветаевой.
Есть, правда, весомый контраргумент — поэтическая реальность, более явная всё же, чем подробности любовной истории в изложении той же Бургин и в невнятных воспоминаниях современников. Она позволяет вообразить «чердак-каюту» в Борисоглебском и окно доходного дома в Хлебном переулке, и два лица, и руки, лежащие на стекле, — и ощущение блаженного мига единства, редкого, но возможного в обыденности дней, и абсолютно точно — и навсегда — зафиксированного поэзией.
Вторая и последняя встреча Цветаевой и Парнок в стихах, обращённых к друг к другу, кому-то, возможно, покажется надуманной. Она слишком зависима от моих личных обстоятельств и уже потому «не научна». (Последнее, впрочем, далеко не всегда критерий истинности.)
Известно, что цветаевский цикл «Подруга» имеет два варианта: 15-ти и 17-ти— стихотворный. В моей домашней библиотеке оказался, разумеется, первый, и долгое время я пребывала в поиске оставшихся двух стихотворений. Одно довольно скоро нашлось, — в каком-то явно доперестроечном цветаевском сборнике, публикаторы которого напечатали два (или три) стиха из «Подруги», где, по их мнению, совершенно отсутствовала любовная — ни в коем случае не допустимая! — интрига. Одним из них было «Сини подмосковные холмы», — замечательное стихотворение, кстати, на самом деле не имеющее к любовному сюжету видимого отношения и по настроению близкое «Сегодня таяло».
Дело оставалось за последним стихотворением. В книге Виктории Швейцер1 были приведены отрывки из стиха, казалось бы, имеющего отношение к «подруге», Софье Парнок:
Очерк Вашего лица
Очень страшен.
—Вы сдались? — звучит вопрос.
—Не боролась...
|
Каким—то удивительным образом эти фразы соединились впоследствии с другими:
...во мраке карие
И чужие Ваши глаза.
И тихонько, чтоб Вы не заметили,
Я погладила Ваш рукав.
|
Сейчас я понимаю, что это не могли быть отрывки одного и того же стихотворения, в них явно разный ритм. И всё же — по настроению — могли. Есть даже весомые сюжетные переклички:
|
...во мраке карие
И чужие Ваши глаза.
(С. Парнок)
|
|
Очерк Вашего лица
Очень страшен.
(М. Цветаева)
|
«Чужие/страшен» — суть одно впечатление, и в память мою оно врезалось как адресованное Софье Парнок. Чуть позже мелькнувшее в Интернете «Этот вечер был тускло-палевый»:
|
Этот вечер был тускло-палевый, —
Для меня был огненный он.
Этим вечером, как пожелали Вы,
Мы вошли в театр «Унион».
Помню руки, от счастья слабые,
Жилки — веточки синевы.
Чтоб коснуться руки не могла бы я,
Натянули перчатки Вы.
Ах, опять подошли так близко Вы,
И опять свернули с пути!
Стало ясно мне: как ни подыскивай,
Слова верного не найти.
Я сказала: «Во мраке карие
И чужие Ваши глаза...»
Вальс тянулся, и виды Швейцарии:
На горах турист и коза.
Улыбнулась, — Вы не ответили...
Человек не во всем ли прав!
И тихонько, чтоб Вы не заметили,
Я погладила Ваш рукав.
|
уже почти без оглядки приписывалось мной Марине Цветаевой. «За» было очень многое: и манера М.И. в стихах называть подругу «на Вы» (именно с прописной буквы!), и «во мраке карие...
глаза», тогда как известно, что глаза Цветаевой были чистого зелёного цвета, и «мрак» вряд ли мог совершить с ними такую метаморфозу, и свойственный именно Цветаевой вывод «местного значения» в конце строфы («Улыбнулась, — Вы не ответили.../Человек не во всем ли прав!», — сравним с цветаевским «...И было лень вставать из кресел/ — А каждый Ваш грядущий день моим весельем был бы весел!», — и это не единственный пример).
Смущали турист с козой, которые — на мой слух — могли быть оправданы только молодостью поэта, да и той вряд ли, — в 22 года Цветаева была уже сложившимся поэтом, и снисхождения любого рода по отношению к ней были неуместны.
Вскоре, однако, из того же Интернета пришло «опровержение»: стихотворение «Этот вечер...» написано Парнок и скорее всего посвящено Цветаевой. Вот оно: «Этот вечер был тускло-палевый...» — Не вошло в сборник 1916 года, было внесено С. В. Поляковой2 в личный, исправленный экземпляр «ардисовского» сборника. Текст и датировка — по записи С. В. Поляковой, которая возможным адресатом стихотворения считала М. Цветаеву. См. об этом: [Не] закатные оны дни, с. 52. Об источнике текста (архив Е. Я. Эфрон) см.: [Не]закатные оны дни, с. 124. (Это примечание публикаторов издательства "Sub Rosa" — O.K.)
Стихотворение, да, было написано Софьей Парнок, но могло быть написано Мариной Цветаевой. Нерв стиха — совсем цветаевский, сюжет — вполне приемлемый для цикла «Подруга», да и упомянутые «мелочи» не так уж мелки.
С другой стороны, для Парнок этот стих не совсем характерен. Софья Парнок всегда избегала сюжетики, все её стихи в хорошем смысле абстрактны. (Исключения редки; среди них — одно из моих любимейших «Смотрят снова глазами незрячими», которое высоко ценил Волошин.) Эмоциональной распахнутости избегала — тоже. И в любовных отношениях с Цветаевой она была «принимающей» (не «дающей») стороной, и жажда «погладить рукав» Софье Яковлевне была бы как-то не к лицу. (Кто-то сказал о ней: «трагическая леди нездешней выучки».)
Что же это, как не встреча двух замечательных, но совершенно разных поэтов, попытавшихся сблизиться не только в любовных, но и в поэтических битвах? Сказать о любви языком другого, любимого человека и поэта, — возможно, не отдавая себе в этом отчёта, — знак самого неоспоримого единства любящих.
Для меня встреча эта столь же очевидна, как и возможность существования — других.
А они — уверена — ещё сыщутся.
Ольга Курбская
Примечания
1. «Быт и бытие Марины Цветаевой». Москва, СП Интерпринт, 1992
2. Первый исследователь творчества С.Я. Парнок
|