вывод данных

Владимир Мегре

РОД АНАСТАСИИ

— Скажи, Анастасия, как случилось так, что ты и прародители твои в глухом лесу, от общества отдельно, на протяжении тысячелетий жили? Если, как ты утверждаешь, всё человечество — единый организм, у всех единые имеются истоки, то почему твой род среди других, словно изгой?

— Ты прав, у всех единый есть родитель. И есть родители, которых видим мы. Но есть ещё у каждой человеческой судьбы свобода выбора по воле собственной пути, ведущего к определённой цели. Средь прочего, от воспитанья чувств зависит выбор.

— И кто ж тогда так воспитал далёких прародителей твоих, что до сих пор твой род так отличается? Ну, образом жизни, что ли, понятием своим?

— Ещё в далёкие те времена... В далёкие сказала, а было всё как-будто бы вчера. Я лучше так скажу: когда настали времена, и человечество не сотворять совместное, а разбирать творенья Бога устремилось, когда копье уже летело и шкуры преданных зверей на теле людей достоинством считаться стали, когда сознанье всех менялось, и устремлялось по пути, ведущему к сегодняшнему дню, когда не к сотворенью, а к познанью устремилась мысль людская, вдруг стали люди разбирать, как, вследствие чего, мужчина, с женщиной сливаясь, великое удовлетворенье способны испытать. Тогда впервые мужчины женщин стали брать, а женщины себя мужчинам отдавать не ради сотворенья, а для того, чтоб получить приятное двоим удовлетворенье.

Казалось им, как и сейчас живущим людям кажется, оно приходит каждый раз, когда слиянье происходит мужского, женского начал, их плоти, видимых их тел.

На самом деле удовлетворения от слиянья только плотских тел неполны, скоротечны. В деяниях лишь утешных другие планы человеческого «я» участия не принимают. А человек стремился к ощущенью полноты, тела и способы соединения меняя, но до сих пор сполна его не получая.

Последствием печальным плотских тех утех являлись дети их. Их дети были лишены осмысленных стремлений к цели для претворения божественной мечты. И стали женщины рожать в мученьях. И дети подрастающие в муках были жить обречены, отсутствие трёх планов бытия им не давало счастье обрести. Так до сегодняшнего дня мы и дошли.

Одна из первых женщин, когда в мученьях родила своё дитя, увидела, что девочка новорождённая её при родах ножку повредила и такой хиленькой была, что даже плача звук не издавала. Ещё увидела та женщина, как тот, кто с нею плотской утехой наслаждался, к рожденью равнодушным оставался, с другою женщиной утехи стал искать. И женщина, что стала матерью случайно, на Бога вознегодовала. Грубо схватила девочку новорождённую свою, от всех подальше, в лесную чащу, не обжитую людьми, бежала. В отчаяньи остановившись, чтоб дыхание перевести, со щёк своих слезу рукой стирала, на Бога всякий раз слова со злобою бросала: «Зачем в твоём, как ты считал, прекрасном мире есть боль, есть зло, есть отреченье? Я не испытываю удовлетворенье, когда на мир, тобою созданный, смотрю. Я вся в отчаяньи и злобой вся горю. Я всеми брошена. И тот, к кому ласкалась я, сейчас с другой ласкается, меня забыв. И это ты их создал. Он твой, меня предавший, изменивший мне. Она, его сейчас ласкающая, тоже ведь твоя. Они твои творенья, да? А я? А я их задушить хочу. Я злобой вся на них горю. Безрадостен мне мир твой стал. Что за судьбу ты для меня избрал? И почему уродливо, полумертво дитя родилось от меня? Я не хочу, чтоб видели его. Нет радости во мне от созерцания такого».

Та женщина не положила — грубо бросила в траву лесную едва живой комочек — дочь свою. С отчаяньем и злобой прокричала, обращаясь к Богу:

— Никто пусть не увидит дочь мою! А ты смотри. Смотри на те мученья, что средь твоих творений происходят. Она не будет жить. Я не смогу кормить рождённое дитя. Сжигает злоба молоко в моей груди. Я ухожу. Но ты смотри! Смотри, как много в мире, созданном тобой, несовершенства. Пусть умирает пред тобой рожденье. Пусть умирает средь творенья, что создал ты.

Со злобой и отчаяньем от девочки своей бежала мать. А девочка новорождённая одна, беспомощным комочком и едва дыша, одна осталась на траве лесной. Прамамочка далёкая моя в той девочке, Владимир, и была.

Идущие с Земли Бог ощутил отчаянье и злобу. Печаль и состраданье было в нём к рыдающей, несчастной женщине. Но любящий её, невидимый Отец не мог менять её судьбу. На женщине, в отчаянье бегущей, свободы, им же данной, был венец. Сам каждый строит человек свою судьбу. План материальный не подвластен никому. Лишь человек один его хозяин полноправный.

Бог — личность. Отец всему, не во плоти он существует. Не во плоти. Но комплекс всех энергий в нём вселенских, весь комплекс чувств, присущих человеку, есть. Он радоваться может и переживать, грустить, когда один из сыновей иль дочерей свой путь к страданью выбирает. Отцовской нежностью ко всем пылает Он, и каждый день, для всех без исключенья, всю землю солнца лучиком любви ласкает. Он каждым днём надежды не теряет в том, что дочери Его, Его сыны, Божественным пойдут путём. Не по указке, не под страхом, свободой пользуясь, определят они свой путь к совместному творенью, к возрожденью и к радости от созерцания его. Он верит, наш Отец, и ждёт. И жизнь собою продолжает. Весь комплекс чувств людских в нашем Отце.

Представить сможет ли хоть кто-нибудь, что чувствовал Отец наш Бог, когда в Его лесу, среди Его творений новорождённое Его дитя тихонько умирало?

Не плакала та девочка и не кричала. Сердечко маленькое замедляло ритм. Лишь иногда своими губками она искала сосок живительный, хотела пить.

Нет плотских рук у Бога. Всё видящий, не мог он девочку к груди своей прижать. Отдавший всё, что может ещё дать? И тогда. Вселенную способный заполнить всю энергией своей мечты, над лесом тем в комочек сжался. В комочек маленький, способный разнести при быстром расширении вселенские все необъятные миры. Он концентрировал над лесом энергии своей любви. Любви ко всем Своим твореньям. Он воплощался через них в деяниях своих земных. И они...

Уж посиневших губ, в траве лежащей девочки, коснулась капелька дождя, и тут же тёплым ветерком подуло. Упала с дерева пыльца, и девочка её вдохнула. И день прошёл, и ночь настала, а девочка не умирала. Лесные твари, звери все, Божественной объяты негой, ту девочку своим детёнышем признали.

Шли годы, девочка росла и девушкою стала. Лилит могу её назвать.

Когда она ступала по траве рассветом озарённой, «Лилит» всё радостно кричало! Лилит улыбкой озаряла и ласкала мир. Богом созданный, вокруг неё. Лилит всё окружающее принимала, как мать свою и как отца воспринимаем мы.

Уж повзрослевшая, она всё чаще к краю леса подходила. Тихонько прячась средь травы, кустов, она следила, как люди, так похожие на неё, какой-то странной жизнью жили. Всё больше от творений Бога отделялись, жилища строили, ломая всё вокруг, в шкуры зверей зачем-то одевались. И восхищались, убивая Божью тварь, и восхваляли тех, кто убивал быстрее. Из омертвевшего всё что-то создавали. Ещё тогда Лилит не знала, что, из живого мёртвое творя, при этом умными людьми они себя считали.

Она стремилась к людям, чтоб сказать о том, что радость может принести для всех. Она совместного желала сотворенья и радости от созерцания его. Всё больше возрастала в ней потребность к рожденью нового живого божественного сотворенья.

Свой взор она всё чаще направляла на одного. Среди других невзрачным он казался. Недалеко копьё метал, в убийствах неудачливым считался, задумчив был и часто тихо пел, уединившись, мечтал о чём-то часто о своём.

Однажды вышла Лилит к людям. Живительных даров лесных собрав, несла в сплетённой из лозы корзине она к людской толпе, к стоявшим у убитого слонёнка, о чём-то спорящим мужчинам. И он был среди них, её избранник. Ее увидев, замолчали все. Собой Лилит прекрасною была. Стан обнажённый не прикрыв, не ведала она, что у мужчин над всем желанья плотские уже преобладали. Они к ней бросились толпой. Она, дары свои поставив на траву, смотрела, как похотью глаза бегущих к ней горели. И он, её избранник, побежал за всеми.

Ещё на расстоянии Лилит вдруг ощутила, как струн тонких её души волна агрессии коснулась. И, сделав шаг назад, она вдруг повернулась и побежала от приближающихся воинов мужчин.

Гнались за нею долго, вожделением горя. Она легко бежала и не уставала, а гнавшиеся потом обливались. Не суждено к Лилит им было прикоснуться. Не знали те, кто возжелал прекрасное догнать, чтобы прекрасное познать, внутри себя таким же нужно обладать.

И воины от бега утомились. Из виду потеряв Лилит, обратно побрели и заблудились. Потом дорогу всё ж нашли.

Один в лесу блуждать лишь продолжал. Устал, присел на дерево упавшее, запел. Лилит, тихонько прячась, наблюдала и слушала, как песню пел тот, к кому она стремилась, и тот, кто среди всех других мужчин за нею гнался. Пред ним всё ж вышла в отдалении она, чтоб показать дорогу к его стану. И он пошёл, не побежал за ней. Когда до края леса так они дошли, когда увидел он костры и стан свой, про всё забыв, к нему бежать пустился. И на бегущего избранника Лилит смотрела. То билось необычно сердце в ней, а то вдруг замирало, когда Лилит твердила про себя и повторяла: «Будь счастлив ты среди других, любимый, счастлив будь. О как хочу, песню не грустную, счастливую твою услышать здесь, в моём лесу».

Бегущий вдруг остановился, в задумчивости к лесу повернулся, потом на стан задумчиво смотрел и снова к лесу взор направил. Вдруг он копьё отбросил и уверенно пошёл. Он шёл туда, где, спрятавшись, Лилит стояла. Когда укрытие её он мимо проходил, не отрываясь, вслед ему Лилит смотрела. Быть может, взор любви его остановил. Он повернулся и пошёл к Лилит. С ней рядом встал, она не убежала. В его протянутую руку свою ладонь, ещё робеющую, возложила. И вместе, взявшись за руки, они пошли, ещё ни слова не сказав друг другу. К полянке, где Лилит взрастала, шли поэт отец мой и прамамочка моя.

Шли годы, продолжался род. И в каждом поколеньи моих предков стремленье хоть кого-нибудь обуревало прийти туда, где жил другой народ, так схожий внешне, но с другой судьбой. И шли они под видом разным. То среди воинов терялись, то среди жрецов, то как учёные стремились представать. Поэтами, своей поэзией блистали. Они пытались рассказать, что есть иной путь к счастью человека, что рядом тот, кто создал всё, лишь от него не надо закрываться, в угоду меркантильной суете, в угоду не Отцу, а сущностям иным не надо поклоняться.

Они стремились рассказать и погибали. Но даже когда женщина одна или мужчина оставались, они своей любовью находили друга среди живущих образом другим, и продолжался род, не изменявшийся с первоистоков своими помыслами, жизни образом своим.