|
Как выглядела она в глазах современников? «...Очень красивая особа, с решительными, дерзкими до нахальства манерами... богатая и жадная, вообще, несмотря на стихи, — баба кулак! Муж ее — красивый, несчастный мальчик Сережа — туберкулезный чахоточный». Так отозвалась о ней в своем дневнике 12 июля 1914
года Р.М. Хин-Гольдовская, в чьем доме жили некоторое время семья Цветаевой и сестры мужа». (АС 66) А Позоева Е.В. так вспоминала: «Марина была очень умна. Наверное, очень талантлива. Но человек она была холодный, жесткий; она никого не любила. ... И там она появлялась в черном ... как королева... и все шептали: «Это Цветаева... Цветаева пришла...»» (СС 6/1 99 (15 прим. к письму 8, адресованному Е.Я. Эфрон)). Это декабрь 1915 года. Еще Соня занимает большую часть жизни Марины.
И при этом ей хотелось быть слабой женщиной?!! Но это была только иллюзия, которой никогда не суждено воплотиться в жизнь... Да, Марину ни переспорить, ни убедить было невозможно. Она одна права — Весы... И ей для компенсации своей самости действительно нужны были страдания. Таков закон Вселенной, как ты к ней относишься, так и она к тебе. И чем больше идешь против ее воли, тем сильнее наказания.
Не желание власти над собой влекло Марину к Соне, жажда новых ощущений, жажда порока, эпатаж. Если не Татьяна, то Анна Каренина, а другой модели отношений она на тот миг и не знала. Или неразделенная любовь, или протест против общества, как доказательство своего «я — кто».
Не существует любви госпожи к рабыне, как и рабыня не может любить госпожу. Это конечно крайний случай, но по-моему, любое неравенство рождает сначала страх, потом неудовлетворенность, потом скандалы и разрыв. Боящийся не совершенен в любви. Любить неравного себе невозможно. Как невозможно было Марине любить Сережу, как невозможна материнская и дочерняя любовь... Неравенство. Даже если между ними и было что-то хорошее, то все равно это было не то... Может, жалость, может, сострадание, может, долг... Но скорее всего — игра... Особенно для Марины.
Марина, пользуясь своей молодостью, своим положением, своей правотой и силой, доказывает Соне, что она должна быть единственной в душе своей избранницы. Она уговаривает Соню снять новую квартиру, чтобы они всегда могли встречаться... Наступает новый этап их взаимоотношений. Вот тут и появляется этот пресловутый вопрос старшинства и ответственности. Да, Марина нашла способ, как она сможет командовать своей Соней... Марина потворствует своим капризам и заставляет делать Соню все, что только пожелает. Марина сама может быть девочкой, она может быть мальчиком, мамой, дочкой, подругой, даже... любимой.
Почему так? Да потому, что вся жизнь ее игра. И ей понравилась эта роль. Быть маленькой, капризной Младшей, которая имеет право на все. А Соне приходится только ждать ее, беречь себя, выполнять все приказы... То есть, принимать решения, на какой сегодня каприз Марины ей согласиться. А Марина делает вид, что она добропорядочная мать, любит мужа, любит дочь, но она еще любит Соню... А это так пикантно... То, что не она бросила все, как раз и доказывает, что она ведущая в этой паре. А Соня оказывается подчиненной... «Все дьявольски наоборот». (2П)
Если посмотреть правде в глаза, Марина предложила Соне роль любовницы, и та была вынуждена согласиться. Марина имеет семью, мужа, дочь, но бросить она их не может, ни одного, ни другую, поэтому она запирает Соню дома, чтобы та ждала ее, чтобы всегда была под рукой. Все, в принципе, знают, какова она доля любовницы... Но еще дедушка Крылов как-то сказал: «у сильного всегда бессильный виноват». А Соне расставаться на самой вершине, за какого-то пустяка — не хотелось.
Снова пошли встречи, длинные вечера с чтением стихов, с ласками под лунным светом. Из того стихотворения, что не понравилось летом Максу Волошину, посвященного Сергею, выбросила три строфы... И все из-за этой строчки «Такой счастливой!» Именно она, эта строчка и не давала покоя... Разве тогда, летом 1914-го, это была счастливая Марина? Конечно нет, вот сейчас же она гораздо счастливее... Третьим декабрем 1914-го датировано неоконченное стихотворение: «Радость всех невинных глаз...», на той ноте Марина попыталась написать об этом, но не получилось, кроме первых пяти строк с неоконченной фразой:
|
— Всем на диво! —
В этот мир я родилась —
Быть счастливой!
Нежной до потери сил, ...
(«Радость всех невинных глаз...» СС 1/1 232)
|
И все, дальше пошли мысли хорошие, но не такие, как хотелось бы. Марина хочет помнить все — не получается... Потому неоконченное, потому и не пришло то слово в 6-ю строку. Иначе, пришлось бы кому-то показывать. Только последние две строки, как итог, как суть той мысли, которую она хотела высказать — «Я по-своему верна, Не иначе». Как бы ей хотелось, чтобы это была правда... Раздвоенность и разорванность в жизни и любви. Муж, дочь, Соня. Всех она любит, всех по-своему, но ей всего мало... И верность у нее интересная: она верна только себе, только своим прихотям.
Но теперь в отношениях с Соней все чаще мелькает грустный вздох, то с одной стороны, то с другой. И вдруг происходит совершенно неожиданное, но такое естественное: Марина вдруг решает играть по-другому. Она сама захотела дать все любимой. Ведь она все может! Она может не только принимать теперь ухаживания и ласки без зазрения совести. Но и сама давать: «Сколько я тебе гребенок И колечек подарю!» И т.д. (См. 6П)
А у Сони есть такое стихотворение:
|
Причуды мыслей вероломных
Не смог дух алчный превозмочь, —
И вот, из тысячи наемных,
Тобой дарована мне ночь.
Тебя учило безразличье
Лихому мастерству любви.
Но вдруг, привычные к добыче,
Объятья дрогнули твои.
Безумен взгляд, тоской задетый,
Угрюм ревниво сжатый рот, —
Меня терзая, мстишь судьбе ты
За опоздалый мой приход.
(«Причуды мыслей вероломных...») СП 282
|
И Марине понравилось: это было нечто новое в их любви. Масса новых впечатлений, лавина счастья. «Все слишком есть» (СС 1/1 233) — это из тех времен запись. Семья, которая должна была быть, теперь мешает. Так хочется остаться наедине с Соней, надолго. И на Рождество они едут в Ростов Великий. Сергей об этом знает, но сделать ничего не может. Он только сторонний наблюдатель. (См. письмо С.Я. Эфрон — В.Я. Эфрон от 15 декабря 1914 г.)
Стихотворение 7 из цикла «Подруга» посвящено именно этой поездке. Чудные московские барышни резвились в Ростове, они были счастливы, они были одни... А чернь — «глупое бабье» — что на них обращать внимание? Если только для фона к их немереному счастью, то вполне годилось их удивление, не более того. А в монастырскую гостиницу две хрупкие молоденькие женщины «грянули, как полк солдат»...
Это самое эротическое стихотворение цикла... Последние три четверостишья пропитаны духом эротики. Влияние, оказываемое Соней, чувствуется и здесь: Марина себе это, наконец, разрешила. О чем писала Соня с легкостью, теперь может писать и Марина:
|
Как я Вам — хорошеть до старости —
Клялась — и просыпала соль,
Как трижды мне — Вы были в ярости!
Червонный выходил король.
Как голову мою сжимали Вы,
Лаская каждый завиток,
Как Вашей брошечки эмалевой
Мне губы холодил цветок.
Как я по Вашим узким пальчикам
Водила сонною щекой,
Как Вы меня дразнили мальчиком,
Как я Вам нравилась такой...
7П
|
А Соня снова стала ставить даты под стихотворениями. Взаимовлияние, перекличка в стихах, это надолго, на всю жизнь.
Именно там, в Ростове Великом, в монастырской гостинице и произошел перебор. У Марины — стихотворение от 3.01.15 г.:
|
Безумье — и благоразумье,
Позор — и честь,
Все, что наводит на раздумье,
Все слишком есть —
Во мне. — Все каторжные страсти
Свились в одну! —
. . . . . . . . .
— Что ни скажи! —
Я виртуоз из виртуозов
В искусстве лжи.
(«Безумье — и благоразумье...»)
|
У Сони — более глубоко, она чувствует ту проблему, которую они скорее всего не смогут преодолеть:
|
И есть ли тайна скучнее нашей и проще:
Неслиянность души с душою, возлюбленной ей.
(«Люблю в романе все пышное и роковое...») СП 278
|
Еще очень много про эту Любовь рассказано в
«Письме к Амазонке» М. Цветаевой (СС 5/2 162-175). Правда, все написано между строк, чувствуется на кончиках пальцев, а не высказано напрямую. Если мы сразу же определимся, в чем же главная мысль этого эссе, то станет ясно, почему Марина Цветаева не смогла написать про свою Любовь. Итак, главная мысль: доказать жуть этой любви, доказать людям, что такая любовь не
нужна — если даже сама Цветаева не смогла так любить, то что же делать остальным — черни. И кроме того, панический страх перед собственной смертью. И хотя она «Письмо...» не дописала, в силу своего страха перед правдой, не той своей, а правдой объективной, попытаемся перевести ее мысли из подспудных в слова.
Во-первых, явно проступает страх перед такой Любовью. Не в том смысле, что это — любовь между двумя женщинами, которая не признана обществом и неестественна с точки зрения природы (См. «Письмо...»). А в том смысле, что такой сильной, запредельной — за гранью человеческого понимания, которая может быть только у человека, находящегося в своем развитии, где-то на уровне Христа, жившего на Земле.
Вместо этого — любовь на грани смерти. Все примеры — один неудачнее другого: Ромео и Джульетта, Тристан и Изольда, Амазонка и Ахиллес, Зигфрид и Брунгильда — хоть эти, так называемые любовники до сих пор являются признанными символами любви, но к любви не имеют никакого отношения. В первом случае — обыкновенная юношеская похоть, отягощенная враждой родителей, во втором — магия, черная, поэтому к любви не имеет отношения, т.е. наносное: в третьем — некрофилия, так скажем мягко девиация, замешанная на той же похоти, в четвертом — снова магия... Да, чуть не забыл, Дафнис и Хлоя... Так там вообще никакой любви не было... Ему подсунули женщину, а он ею пренебрег, за что и был наказан богами... О чем разговор? А Цветаева пытается доказать нам, что «нельзя жить любовью». «Гибнут они — или гибнет любовь (перерождается в дружбу, в материнство...) Любовная любовь — детство. Единственное, что живет после любви — это Ребенок». (СС 5/2 163)
Да, именно к этому, воспроизводству детей сводит всю любовь Марина, как тринадцатилетняя девочка, у которой уже все готово для воспроизводства, и ее инстинкт — «молодость, дление, чрево» — требует...(СС 5/2 166) Но если в результате изнасилования рождается ребенок — это тоже дитя любви? И не на том, что не может быть ребенка от нее, любимой, основано все письмо, на страхе перед любовью и на своей гордыне — «Как хотелось бы ребенка — но только моего!» (СС 5/2 164)
Хотя она все сама тут же определяет наилучшим образом: «чтобы затем пасть под всей тяжестью ударов собственного ненавидящего сердца». Вот, где кроется истина: как только появляется такая Любовь, как была у нее с Соней, как написано в «Письме...» на лирических героинях Младшей и Старшей, так сразу выползает на свет Божий это чертово собственное ненавидящее сердце. Но, «не будем забегать вперед: в данную минуту она счастлива и вольна, вольна любить сердцем,
не телом, любить без страха, любить без боли. А когда боль все же случается — оказывается, что это нисколько не боль. Боль — это <...> стыд, сожаление, угрызения, отвращение». (СС 5/2 164) Любовь освобождает пару, и неважно какого они пола, от всей этой боли. И если, как пишет Марина, боль (физическая) появляется, то даже она желанна, даже она приемлема и так интимна...
Жалко нигде не учат любви. Была в нашей литературе одна попытка показать такую любовь, не удалось — ее никто и не заметил. Никогда не догадаетесь... Роман «Анна Каренина» графа Л.Н. Толстого. Любовь Левина и Кити. Там же пол романа про них написано... Но так скучно, так неинтересно, что приходится переворачивать по двадцать-тридцать страниц, чтобы пропустить эту тягомотину. Ведь там нет страстей,
нет протеста против общества Анны Карениной (читай — Ромео и Джульетты и всех других). У Кити и Ленина почти всегда тишь да гладь.
В других произведениях: если главный герой, после всех испытаний и переживаний, после нормального happy end’а отправляется в свадебное путешествие, то обязательно на «Титанике»... Вот как сильно вбит в нашу психику этот рудимент скотского происхождения — нормальная, человеческая любовь — невозможна. Любящие друг друга люди должны быть уничтожены, потому что счастливым жить на этой Земле грешно. Надо мучить себя и мучить других. А любовь низведена до тридцатисекундного пыхтения под простынкой в темной комнате...
Да, в переводной литературе тоже есть один пример: Ричард Бах и Лесли Пэрриш — Роман «Мост Через Вечность» (особенно: главы 31-34). Но как и у Левина с Кити, так и у Р.Баха с Л.Пэрриш, на каком-то этапе не хватает сил, чтобы двинуться дальше. Они переходят к бестолковству по любому поводу, а их отношения медленно, но верно катятся в пропасть. (Если интересно, прочитайте у Н.
Козлова в «Философских сказках» — там нормально спрофанировано их падение.)
Но вернемся к Марине с Соней. У них была именно такая Любовь...
«Здесь врага нет». Подруга не может олицетворять собой, противоположный пол, как инопланетный, враждебный агрессивный и т.д. И сразу же, далее, наряду с заблуждением и основой для их дальнейшей размолвки, появляется мысль созидательная: есть я новая, полюбленная. Человек, который находится рядом с тобой, признается моим «Я», таким же, равным моему, «Я». Мое Эго, не только признает другое Эго, но и любит его. В том смысле, что «не надо было отрекаться от себя, чтобы стать женщиной, ей достаточно было лишь дать себе полную волю (спуститься до самых глубоких своих глубин) — лишь позволить себе быть. Ни ломки, ни дробления, ни бесчестья». То есть, если себе можно позволить все, то как же не позволить это же другой? Тем более, что не надо хитрить, притворяться, прятаться, только позволить себе быть — быть Женщиной, быть той, кто ты есть. (См. СС 5/2 164)
А заблуждение? Заблуждение не менее глобальное, чем все остальные: «Я новая, но спавшая внутри меня и разбуженная этой другой мной, вот этой предо мной, вынесенной за пределы меня». (СС 5/2 164) Здесь как раз и происходит дробление, от которого бежит Марина: на худшее и лучшее, на душу и тело. И если я себя знаю, как облупленную, и если возьму все, все что во мне спит самое лучшее, даже то, о чем я и не догадываюсь, все отделить и воплотить в другом человеке, то... вот она предо мной... Как же можно такую не любить? Как ей не позволить все, а вслед за нею и себе. Но отделив лучшее из себя и воплотив это в той другой, что у тебя останется? Собственное ненавидящее сердце... и через некоторое время понимание, что соединить себя и себя лучшую снова в единое целое — нельзя. Вот он и разрыв... Пока еще будущий, непроявленный...
В этом же письме, чуть далее, Марина Цветаева определяет взаимоотношения между двумя любящими женщинами, как «ловушку Души». Девушке (по «Письму...» — Младшей) «хочется любить — но... она любила бы, если бы... (могла — НД) И вот она в объятиях подруги, прижавшись головой к груди, где обитает душа». (Кстати, тут же мелькает как тень еще одна характеристика ее любимой Сони — «горькое, возвышенное существо».) Поначалу Марине удается любить, даже слишком, прислушайтесь: «Слишком цельное целое. Слишком единое единство». И не сразу, только через 16 лет, находится причина, хоть какая-нибудь, чтобы оправдать свое неумение любить: «Это (ребенок) — единственная погрешность, единственная уязвимость, единственная брешь в том совершенном единстве, которое являют собой две любящие друг друга женщины». (Подчеркнуто -- НД) (См. СС 5/2 170)
Но вернемся в начало 1915 года, где мы оставили наших героинь.
Так как во всем уже наступил перебор, то соответственно, сразу же по приезду домой, начинаются новые заботы, опять необходимость делить себя между кем-то и кем-то... И здесь единственный раз во всем цикле Марина утверждает, что она до такой степени обнаглела и натворила таких ошибок, что единственное, чего она заслуживает — наказания... Очень строгого: «Рука, к которой шел бы хлыст» (8П). Восхищение подругой и требование наказания за все свои перегибы, за маленькую капризную девочку. Но подруга не может ее наказать. Не может, потому что любит. Соответственно, новый этап, снова охлаждение отношений, снова одинокие вечера Сони, и личные заботы Марины.
Вот здесь наступает время собирать камни. Когда они встречаются, то начинают вспоминать, восстанавливать, что же произошло с ними за эти три с половиной месяца, и как дальше жить... Именно в этот период написаны 9-е и 10-е стихотворения цикла «Подруга», именно в этот период Соня пишет стихотворение «Девочкой маленькой ты мне предстала неловкою...» Соня ничего решить не может, она не властна над Мариной, как бы та не играла роль Младшей. Марина снова приходит к мысли, что надо совсем заканчивать, хотя страшно... Жалко... Невозможно... Это мучение продолжается довольно долго... До самого марта. Раздвоенность между долгом и любовью. Невозможность движения вперед в любви с Соней — нерешаемость проблемы, терзания и метания Сергея. Марина снова на распутье. И у нее уже готово решение — сбежать. Сделать проблему несуществующей, не имеющейся в наличии. Она уже готовится к этому, уговаривает себя, сначала легонько, чтобы не травмировать:
И если в 11 стихотворении она предполагает только одну небольшую измену Соне (написано 22 февраля 1915 г.), после которой возможен новый всплеск любви между ними, то в 12-м, написанном 13 марта:
|
Чьи-то взгляды слишком уж нежны
В нежном воздухе едва нагретом...
Я уже заболеваю летом,
Еле выздоровев от зимы.
12П
|
Марину уже тянет в другие ждущие ее объятия, или нереализованная любовь Татьяны Лариной снова дает о себе знать... Чтобы можно было полностью на одну себя взять всю любовь... И так хочется забыть всю эту непонятную зимнюю любовь с Соней, которая ни в какие рамки не лезла.
Тем более, что кроме всех этих разорванных дней, стихи сами собой так и льются из-под пера Марины. Она пишет целыми циклами: Ахматовой, Блоку, о Москве... Однажды она сказала, что пишутся стихи хорошо, когда болит душа... Когда невозможно просто жить, и только стихи, которые и есть душа. У Сони то же самое... Стихи, стихи, стихи... У обеих надрыв, у обеих страх перед будущим расставанием... Они уже его чувствуют... Но как предотвратить? И много-много боли... Возможно кому-то надо будет уйти...
Но в марте — новый подарок судьбы: Сергей уезжает на фронт. Он тоже ничего другого сделать не может. У него один выход: оставить их вдвоем... Может, быстрее надоедят друг другу. У Марины, связанные с этим хлопоты, но не в этот раз она будет сильно беспокоиться, а только после расставания с Соней... Она будет звать на помощь всех, и все-таки его не пустит. Но сейчас... сейчас она отпускает его под снаряды с легким сердцем...
Так проходит весь апрель. 13-е и 14-е стихотворения цикла полны упреков Соне, что она завела ее в такие дебри своей любви... Для этого Марина обвиняет свою любимую во всех своих грехах. Для Марины уже 28 апреля 1915 года — «канун разлуки», поэтому и все обвинения оправданы, здесь и «руки Властные твои», «И глаза ... Требующие отчета За случайный взгляд» (13П), и Сонина душа, вставшая поперек души Марины. Так мешает ей, эта лучшая душа (Сони), которая никак не может воссоединиться со своей (Марины) душой. А есть же еще треклятая страсть... — Чья? В стихотворении написано ее — Сони... Но мне не верится, чтобы это было правдой. Просто — тупик. Невозможность и ограниченность. Безвыходная ситуация.
В конце 13-го стихотворения появляется новый образ — маленького ребенка, который окончательно сформируется уже в 14 стихотворении цикла «Подруга» в «спартанского ребенка»... Это Марина когда-нибудь была спартанским ребенком или вообще маленькой?.. Выходит, она была полным аскетом, подчиненным чужой воле... Это в то время когда жила в достатке, не зная ни в чем отказа, в полном распоряжении своей жизнью, когда из карманных денег на завтраки можно издать книгу или съездить в Париж... Да... В таком случае мне добавить нечего...
Итак, по-моему, эти два стихотворения написаны М. Цветаевой для выполнения нескольких целей: во-первых, для оправдания своего решения — разорвать отношения с Соней, во-вторых, чтобы появился повод ее бросить, когда она на них неправильно среагирует.
Но жизнь идет своим чередом. Все готовятся 20 мая уезжать в Коктебель. И тут происходит одно интересное событие, о котором нельзя не упомянуть.
Однажды, числа пятого-шестого мая, происходит такое событие: Марина решила порвать свои отношения с Соней. Она 3 мая написала еще два стихотворения: 15-е «Хочу у зеркала, где муть...» и «Мне нравится, что Вы больны не мной...», кроме того были 13-е и 14-е, которые она еще никому
не показывала. И вот в небольшом семейном кругу, где были не только Марина с Соней, но и Ася со своим кавалером — будущим мужем — «очередным кандидатом в самоубийцы» — М.А. Минцем, Марина решает поставить все точки над
i. Она читает в свое оправдание 13 и 14, воцаряется тишина... Звучит прощальное: «Благословляю Вас На все четыре стороны»... Тишина гробовая, у Сони в глазах потерянность... «Мне нравится, что Вы больны не мной...»
Это конец, это приговор, это разрыв... Соня чуть чувств не лишилась... Тут Марина заметила это и испугалась. Перебор. Не так. Не так надо было заканчивать...
«Это все про меня?»— чуть слышно произнесла Соня.
Марина лихорадочно думала, «да» или «нет»?
—Нет! не все... последнее посвящено... Маврикию Александровичу...— сказала Марина первое, что взбрело на ум.
Она снова испугалась брать ответственность на себя. Дальше, были новые стихи 6-9 мая: у Марины 17-е цикла, написанное 6 мая, в котором она призывает вспомнить, что для нее, Марины, всех голов дороже один волосок ее головы, а ото всех требует: «И идите себе... — Вы тоже, И Вы тоже, и Вы. Разлюбите меня, все разлюбите!». Достали ее все, она себя сама достала, невозможность решить и нежелание решать. Пресловутая проблема выбора. Да, Марина решила, что главное для нее, это ее интересы, а она сама не знает, чего она хочет...
9 мая 1915 года снова стихи:
|
Бессрочно кораблю не плыть
И соловью не петь.
Я столько раз хотела жить
И столько умереть!
Устав, как в детстве от лото,
Я встану от игры,
Счастливая не верить в то,
Что есть еще миры.
(«Бессрочно кораблю не плыть...» СС 1/1 226)
|
Да, надоела эта игра. Да и игра ли это? Когда все так сложно и серьезно. И она решает всю любовь Сони, если та ее не обманывает, всю ее заполучить себе. Теперь не играя, теперь ей хочется получить все от нее. Именно, чтобы весь мир Сони замкнуть на свой собственный. Получится ли? Надо пробовать.
А Соня? Она как? Что у нее в душе? Если в марте она просто устала от такой жизни, от ожиданий и тревог, от желаний и капризов: «С пустынь доносятся Колокола...» (СП 252) Она бы хотела так тихо пройти по этой Земле. Ей многого не надо... Только чуть-чуть, чтобы можно было прислониться к кому-то, чтобы кто-то ее выслушал... То в мае — совсем другое настроение, только одно стихотворение точно датировано этим периодом — «Сонет» — 9 мая 1915 года.
|
Следила ты за играми мальчишек,
Улыбчивую куклу отклоня.
Из колыбели прямо на коня
Неистовства тебя стремил излишек.
Года прошли, властолюбивых вспышек
Своею тенью злой не затемня
В душе твоей,—как мало ей меня,
Беттина Арним и Марина Мнишек!
Гляжу на пепел и огонь кудрей,
На руки, королевских рук щедрей, —
И красок нету на моей палитре!
Ты, проходящая к своей судьбе!
Где всходит солнце, равное тебе?
Где Гёте твой и где твой Лже-Димитрий?
(Сонет СП 270)
|
Да, она до сих пор любит Марину, и поэтому прощает все, почти, как и Сергей. И все вспышки ярости и злые стихи, списывая на маленького забияку-мальчика, который живет в этой любимой девушке. Хотя она еще признает превосходство Марины над собой (было такое заблуждение). И в силе, и в красоте, и в желании треклятых страстей...
А в это время Сережа, ездит на санитарном поезде от линии фронта до Москвы, и очень беспокоится за дочь и за Марину. В своем письме Елизавете Эфрон 10 мая 1915 года он пишет:
«У меня сейчас появился мучительный страх за Алю. Я ужасно боюсь, что Марина не сумеет хорошо устроиться этим летом и
что это отразится на Але.
—Мне бы, конечно, очень хотелось, чтобы Аля провела это лето с тобой...
Одним словом ты сама хорошо поймешь, что нужно будет предпринять, чтоб Але было лучше. — Мне вообще страшно за Коктебель.
Лиленька, буду тебе больше чем благодарен если ты поможешь мне в этом. Только будь с Мариной поосторожней — она совсем больна сейчас.
Это письмо или уничтожь, или спрячь поглубже». (СИП 197)
Как он боится Марину! Но Елизавета ничего сделать не смогла. Да и могла ли она что-нибудь сделать? Когда Сергей самоустранился, а куда же ей? Больной и абсолютно бесправной. Как ей можно было взять Алю на лето, когда есть мама. И не важно, что она занята, главное, она же «любит» свою дочь...
А 27 мая Марина и Ася, Соня и Лиза (сестра Сони), Аля и Андрей с двумя няньками уезжают на юг к Волошиным. И снова, получив необходимую встряску, Марина может любить свою Соню, тем более, что она ее еще сломала. Месяц они живут в Коктебеле, потом на три недели уезжают в Малороссию, в Харьковскую губернию, на дачу Лазуренко, Святые горы... Там Марина получает все, что ей было необходимо. Она счастлива, она за это время написала несколько стихотворений, за которые даже А. Саакянц стыдно. После тех шедевров, которые были
написаны в первую половину года — эти никуда не идут. Она могла бы написать так три года назад...
В письме, адресованном Вере Эфрон, от 30 июля 1915 г. Марина пишет:
«Сережу я люблю на всю жизнь, он мне родной, никогда и никуда от него не уйду. Пишу ему то каждый, то — через день, он знает всю мою жизнь, только о самом грустном я стараюсь писать реже. На сердце — вечная тяжесть. С ней засыпаю и просыпаюсь.
— Соня меня очень любит и я ее люблю — и это вечно, и от нее я не смогу уйти. Разорванность от дней, к<отор>ые надо делить, сердце все совмещает.
Веселья — простого — у меня, кажется, не будет никогда и, вообще, это не мое свойство. И радости у меня до глубины — нет. Не могу делать больно и не могу не делать». (СИП 202)
Да, она любит... Как же! Когда она его любила? Не могу не остановится на одном факте из истории их любви, но снова — взгляд с другой стороны. Письмо Сергея Эфрона Максимилиану Волошину декабрь 1923/22 января 1924 г., написанное в то время, когда семья Эфронов стоял на грани развода из-за любви Марины к Родзевичу. Вот что пишет Сергей, и почему я не верю ни одному слову про любовь Марины к мужу:
«Нужно было каким-либо образом покончить с совместной нелепой жизнью, напитанной ложью, неумелой конспирацией и пр<очими>, и пр<очими> ядами. <...>
Последнее сделало явным и всю предыдущую вереницу встреч. О моем решении разъехаться я и сообщил Марине. Две недели она была в безумии. Рвалась от одного к другому. (На это время переехала к знакомым). И наконец объявила мне, что уйти от меня не может, ибо сознание, что я где-то нахожусь в одиночестве не даст ей ни минуты не только счастья, но простого покоя. (Увы, — я знал, что это так и будет). Быть твердым здесь — я мог бы, если бы М<арина> попадала к человеку к<отор>ому я верил. Я же знал, что другой (маленький Казанова) через неделю М<арину> бросит, а при Маринином состоянии это было бы равносильно смерти.
М<арина> рвется к смерти. <...> Я знаю — она уверена, что лишилась своего счастья. Конечно, до очередной встречи. <...> По отношению ко мне слепость абсолютная. Невозможность подойти, очень часто раздражение, почти злоба. Я одновременно и спасательный круг и жернов на шее.
Жизнь моя сплошная пытка. <...> Каждый последующий день хуже предыдущего. Тягостное «одиночество вдвоем». Непосредственное чувство жизни убивается жалостью и чувством ответственности. <...> Я слишком стар, чтобы быть жестоким и слишком молод, чтобы присутствуя отсутствовать. Но сегодня — сплошное гниение. Я разбит до такой степени, что от всего в жизни отвращаюсь, как тифозный. Какое-то медленное самоубийство. <...>
Я тебе не пишу о Московской жизни М<арины>. Не хочу об этом писать. Скажу только, что в день моего отъезда (ты знаешь на что я ехал) после моего кратковременного пребывания в Москве, когда я на все смотрел «последними глазами», М<арина> делила время между мной и другим, к<отор>ого сейчас называет со смехом дураком и негодяем. <...>
Долго это сожительство длиться не может. Или я погибну. М<арина> углубленная Ася. В личной жизни сплошное разрушительное начало. <...> Все вокруг меня отравлено. Нет ни одного сильного желания — сплошная боль». (подчеркивание — НД) (СИП 306-309)
Ничего добавлять уже не стоит, но вернемся в далекий август 1915 года. Марина Сергея просто на расстоянии жалеет и издевается, как всегда. А тут в Святых горах, она делает больно Соне, доламывает, пытаясь взять у нее всю ее любовь, весь ее мир... И она даже счастлива, потому что душа не терзается, стихи не пишутся. Зато, у Сони стихотворение за стихотворением. Она всегда много пишет, особенно, когда душа болит.
В этом они почти одинаковы, что Марина, что Соня.
«Душе, чтобы писать стихи, — писала Цветаева, — нужны впечатления. Для мысли впечатлений не надо, думать можно и в одиночной камере — и, может быть, лучше, чем где-либо. Чтобы ничто не мешало (не задевало). Душе же необходимо, чтобы ей мешали (задевали), потому что она в состоянии покоя не существует... (Что сказать о соли, которая не соленая... что сказать о боли, которая не болит?..) Покой для души (боли) есть анестезия: умерщвление самой сущности». (См. АС 564)
В письме Ю.Л. Вейсберг 9 февраля 1917 года Парнок пишет такую фразу: «Милая Юля, настроение у всех убийственное. Жить почти невозможно. Поэтому стихов у меня довольно много». (СП 34)
Читая и сравнивая стихи обеих, у меня вдруг возник вопрос. А кто у кого брал мысли? Они обсуждали тему, а потом писали кто быстрее? Или как? Но как объяснить такие вот, примеры: Соня 15.06.15 г. «Я не знаю моих предков, — кто они?..» (СП 271) вспоминает свои корни, а через неделю Марина 23.06.15 «Какой-нибудь предок мой был — скрипач...» (СС 1/1 238); или еще: Соня 1 августа: «Журавли потянули к югу...» (СП 280), а пятого Марина: «Спят трещотки и псы соседовы...»
(СС 1/1 240), оба стихотворения посвящены Испании, Кармен...
Соня уже сама желает бежать. Эта «роковая госпожа», Старшая — Марина уже довела ее до полного истощения сил и нервов. Уже иногда просыпается сожаление, что все не было закончено еще тогда... так давно — в начале мая... И пусть новая «роковая госпожа» будет кто угодно, но не такой дикой и страшной...
В стихотворении «Смотрят снова глазами незрячими...» Соня обращается к своей любимой мучительнице, возвращаясь в мыслях к первой их размолвке.
|
Ах, от смерти моей уведи меня,
Ты, чьи руки загорелы и свежи,
Ты, что мимо прошла, раззадоря!
(«Смотрят снова глазами незрячими...») СП 257
|
Уже прошла мимо и навсегда, зацепила сердце мертвой хваткой, выжала все, довела чуть не до смерти. Как яростная собственница Марина взяла все, все, что смогла, но как она сама скажет через год: «О проклятие! — у тебя остаешься — ты» («Я тебя отвоюю у всех земель, у всех небес...»
СС 1/1 317). Есть нечто, что Марина может получить только после смерти любимой. Как она напишет в дневниковых записях 1919 года: ««Живой» никогда не даст себя так любить, как «мертвый». Живой сам хочет быть (жить, любить)». Именно это чувствует Соня, именно от этой смерти просит она Марину увести ее...
Целых три недели они выдерживают такое «счастье» совместного отдыха в Святых Горах, а 20 августа 1915 года — возвращаются в Москву.
ПРИМЕЧАНИЯ
1 Диана Л. Бургин, "София Парнок. Жизнь и творчество русской Сафо", с.136
2 Елена Лебедева. "МК", 28 июля 1998 года
3 На цитируемые стихотворения М.Цветаевой из цикла «Подруга» нет сносок на источник (все есть в СС 1/1 216-228), а стихотворения помечены так: номер стихотворения и прописная П, например 10П — 10-е стихотворение из цикла «Подруга» Цикл "Подруга" № 1
4 Цветаева М. Собрание сочинений: в 7 т. / Сост., подгот.текста и коммент. А. Саакянц, Л. Мнухина. — М.: ТЕРРА; «Книжная лавка — РТР», 1997. (Далее в тексте сноски на это издание даны: СС том/часть цитируемые страницы)
5 Саакянц А. Марина Цветаева. Жизнь и Творчество. М.: Эллис Лак. 1999. (В тексте сноски — АС и номер цитируемой страницы)
6 Цветаева М. Неизданное. Семья История в письмах / Сост., подгот.текста, коммент. Е.Б.Коркиной. — М.: Эллис Лак, 1999. (Далее в тексте сноски на это издание даны: СИП и номер цитируемой страницы)
7 Цветаева М.И. Мне нравится, что вы больны не мной.— М.: ЗАО Изд-во ЭКСМО-Пресс, 1999. (В тексте сноски — МЦ и номер цитируемой страницы)
8 «Sub rosa»: Аделаида Герцык, София Парнок, Поликсена Соловьева, Черубина де Габриак / Вступ.статья Е.А.Калло. Сост.,коммент. Т.Н. Жуковской, Е.А. Калло.— М.: «Эллис Лак», 1999. (В тексте сноски — СП и номер цитируемой страницы)
© Н. Доля 2000,
Н. Доля."Марина Цветаева и София Парнок. Любовная любовь"
|