Глава 2. Танька

Она стояла перед Госпожой, покорно сдвинув худые плечи. Глаза упирались в пол, стараясь не наткнуться на то, что не положено видеть. Рабыня, в полной власти, в полном распоряжении, не игрушка из магазина, не робот, а настоящая девушка — красивая, молодая, здоровая. Когда-то она была... Какая разница, что она когда-то кем-то была — сейчас она вещь, игрушка для забавы и исполнения прихотей.

«Значит, я — Госпожа, а это — моя рабыня. И надо как-то начинать. В первый раз в жизни я завела себе рабыню. Нет бы, завести раба. Но где их сейчас возьмëшь?» Госпожа тяжело вздохнула и, поколебавшись не более секунды, наконец, решилась. Она неуверенно и негромко сказала, будто бы в пустоту:

—Мне надо одеться.

Рабыня безмолвно и безропотно бросилась к стулу, на котором аккуратно висела одежда Госпожи. Она с удивлением отметила, что еë пальчики задрожали, по телу пробежали мурашки, а где-то в груди защемило. «Начинается...»— подумала она, и осторожно, чтобы, не дай Бог, не помять, взяла бельë, подошла к Госпоже. Она стояла перед ней, не поднимая глаз.

—Я даже забыла спросить, как тебя зовут,— улыбнулась Госпожа, отметив нужную реакцию рабыни. Она наклонила голову, как хозяйка, которой неведомо откуда достался необычный заморский товар, коему она никак не найдëт применения. Рассматривая и оценивая своë приобретение, она сказала:— Девкой тебя называть не хочется... А давай, ты будешь Танькой. Или Танечкой,— хотя имя было ласковее предыдущего, но в голосе Госпожи появились угрожающие нотки,— это в худшем случае, или когда пойдëм на люди. Поняла?

—Да, Госпожа,— кивнула новоиспечëнная Танька, дрожь пальчиков усилилась. Рабыне хотелось, чтобы и хозяйка заметила, как она трепещет от ужаса своего положения.

Госпожа села на кровать и вытянула ногу, предоставив Таньке возможность одеть еë. Госпожа вспоминала, когда в последний раз еë одевали. Наверное, в далëком детстве, года в три. Потом всегда приходилось это делать самой. До сегодняшнего дня. Но теперь всë в еë жизни изменится. И если захочется, то можно сделать самой, а не захочется — можно еë, рабыню, заставить, просто сказать. Интересно! Как настоящая аристократка. Посмотрим, посмотрим...

Рабыня положила лишние предметы туалета на кровать, а сама с готовностью опустилась на колени, чем приятно удивила Госпожу, и осторожно стала надевать трусики, сначала на одну ножку Госпожи, потом на другую. На середине этой процедуры Госпоже пришлось вставать. Она тяжело поднялась, опершись на плечо девушки, которое та ей с готовностью подставила. Так не хотелось, чтобы Госпожа испытывала неудобства из-за неосторожности или непонимания неопытной рабыни. Танька бережно натягивала нежные, невесомые, ажурные трусики — когда-то и у неë были такие, и ей стало так обидно и жалко себя, что она чуть не заплакала. Но она довела дело до конца и даже осмелилась провести рукой по тонкой ткани, расправляя еë, и спрятать под кружево несколько непокорных выбившихся волосков, от чего у самой между ног стало влажно и тепло.

«Какая же она красивая! Очень красивая! Вот сжать бы еë в своих объятиях. И целовать, целовать эти ножки»,— думала рабыня, но, не зная предпочтений своей Госпожи, не решилась. Ведь этим она могла навлечь на себя жестокое наказание, а это было страшно. «Стало страшно?.. Выходит, уже,— отметила для себя Танька, ей так не хотелось боли, унижений, издевательств.— Но когда начинаешь сопротивляться чему-то, именно это и получаешь. И как это тяжело! Но Рубикон перейдëн, я уже вступила на этот путь. А куда он меня вынесет? Одному Богу известно. Первое, что необходимо сейчас — подчиниться, подавить все свои желания, отдать себя полностью во власть другого человека, тем более Ей, раз так вышло. А там видно будет. Стоит только уповать на Бога, чтобы Госпожа не сильно зверствовала».

Следующим был бюстик. Застëгивая крючочки, рабыня опять чуть не поцеловала нежную шейку Госпожи, но, сжавшись внутренне, подавила в себе желание и сдержалась. Безупречно выглаженная беленькая блузка, и лëгкая длинная юбка из плотного шëлка.

Госпожа стояла, готовая к выходу в свет. Гордо поднятая голова и надменность во взгляде только подчеркивали еë красоту и важность. Да, теперь она стала похожа на настоящую Госпожу. И жалкая рабыня рядом, как дополнительное подтверждение этому, голенькая, щупленькая, безропотная, полностью подчиненная. Весь еë угнетëнный вид, еë приниженность заставили Госпожу ещë выше поднять голову: «Что же с нею делать? Начнëм, что ли?»

—Ты что, в таком виде пойдëшь на завтрак?— Госпожа насмешливо улыбнулась, представив, как это будет смотреться. «Ещë бы поводок с ошейником! И полный атас!»

—Как прикажете, Госпожа,— у девчонки-рабыни мурашки пробежали по спине, она лихорадочно прикидывала, что у неë есть из одежды. Оказалось, только то, что сейчас на ней — хотя на ней вообще ничего не было. Она скользнула взглядом по своим голым ногам, безжизненно опущенным рукам, обнажëнному животу и сжавшейся груди — и ей всë это совсем не понравилось. Вот сейчас еë выведут на люди... И если когда-то что-то и нравилось в своëм теле, то сейчас оно только раздражало. Но что делать? Ведь всë правильно: у неë ничего нет! И быть не может... И, несмотря на всë своë внутреннее сопротивление, вопреки призывам разума, она подняла глаза и умоляюще посмотрела на Госпожу, прося пощады.

—Нет, так тебя нельзя вести,— рассуждала вслух Госпожа, вроде бы и не заметив этого взгляда,— мужики нападут, я тебя не отобью. Как сказано: «Не искушай!» Ладно, не буду. Где-то у меня были какие-то старые тряпки.

Госпожа подошла к шкафу, порылась в чистой одежде и, не найдя ничего подходящего, перешла к вещам уже одëванным. Это ближе к тому, что надо:

—Так, шорты тебе явно не подойдут — это слишком круто для рабыни. Тем более, это по большому счëту — те же трусы, а они тебе запрещены,— Госпожа перебирала вещи, чтобы найти более-менее подходящее:— Вот тебе юбка... и вот эта майка. Одевайся, быстро,— она бросила их, не глядя, позади себя.

Таньке пришлось поднимать свой наряд с пола. Она ужаснулась, увидев, какую юбку ей предлагают: в лучшие времена еë можно было надевать только поверх купальника, чтобы дойти до пляжа. Юбка была чрезвычайно коротка! А чтобы ходить в ней... без ничего... Это просто ужас! Малейшее неловкое движение, и всë — как на витрине!!! Ну очень! Но что поделаешь... И майка — тоненькая, трикотажная. Хорошо, хоть не просвечивается. Танька оделась и даже позволила себе приспустить юбку пониже, хотя этого оказалось недостаточно — всë равно, по самое не балуйся.

Госпожа заметила, каким затравленным стал взгляд рабыни, какая паника отразилась в нëм, какой страх. «Значит, всë правильно. Так и надо действовать. Чтобы не распускалась. А то, может, она привыкла как-нибудь, на халяву. У меня это не прокатит». Она подошла к рабыне и, брезгливо взяв еë двумя пальчиками за подбородок, подняла голову, заставив посмотреть в глаза.

Они не узнали одна на другую. Глаза стали чужими, незнакомыми... Госпожа была поражена переменой, произошедшей в этих глазах. Откуда? И почему? Может, не туда? И что теперь? Усиливать давление или потихоньку снижать? Это Она или Танька? А может, так и должно было быть?

—Чтобы этой кислой рожи на людях не было,— и тон голоса Госпожи, и еë действия явно демонстрировали, как быстро она осваивала роль.— Ты меня поняла?

—Да,— с готовностью ответила Танька.

Рука резко отпустила подбородок, и лëгкая пощëчина, от которой больше шума, чем боли, мгновенно легла на щëку. Это было так оглушительно неожиданно для Таньки. И не так больно, как обидно... Недоумëнный взгляд еë широко распахнутых глаз снова столкнулся со взглядом Госпожи, погрузившись в его неумолимую жестокость.

—Да, госпожа...— выдавила из себя Танька и опустила глаза.

—Не слышу!

—Да, Госпожа,— и хотя теперь ответ прозвучал громко, в нëм уже была безоговорочная покорность.

—Так-то лучше,— Госпожа одобрительно потрепала еë по щеке. В этом жесте было гораздо больше унижения, чем одобрения, но — так положено. Как же ещë проявить свою власть? И она спросила, больше для порядка:— Ты же меня боишься? Или мне только показалось?

—Я очень боюсь мою Госпожу,— Танька решила воспринимать всë с полной готовностью: надо бояться — боюсь, надо улыбаться — улыбаюсь. Однако про себя отметила: «Да, всë только начинается, а я уже добилась и унижений, и даже боли». И ещë в голове мелькнула мысль, что ей и врать не надо — она, и вправду, уже боится свою Госпожу, несмотря на то, что та такая хорошая, хотя и неопытная. Но она — Госпожа! Поэтому всегда права.

—Да, ещë забыла тебя предупредить, чтобы ты там не сидела ножка на ножку. Понятно? Будешь садиться голой задницей на стул, и чтобы между коленками было не меньше прямого угла,— Госпожа наблюдала за реакцией на свои слова. Только недоумение и страх. И снова эта мольба во взгляде — это пугало. Поэтому она добавила:— Там, в столовой, на этот раз, можешь юбку не поднимать и ноги не раздвигать, но здесь — только так, как я сказала. И поменьше на меня смотри, да ещë так нагло. Ясно?

—Да, Госпожа,— Танька согласно кивнула головой и опустила глаза. Послаблений добилась, но и ограничений тоже.

—Знаешь, зачем я тебя купила?— и, не дождавшись ответа, сама сказала:— Для забавы.

Эти слова не произвели никакого впечатления на рабыню — для забавы, так для забавы, примем к сведению.

—Ты готова?

—Да, Госпожа.

Госпожа посмотрела на часы, есть ещë несколько минут: «Удовольствие от власти? Власть... Собственность, полное распоряжение... Подчинение своей воле... Я бы хотела получить то, что никто не сможет мне дать, кроме неë. А она сможет это сделать? И как это будет? А если не так, то как надо? Тогда придëтся заставлять. Чтобы всë было как положено. Ну что, попробуем?»

—Стань передо мной на колени,— негромко приказала Госпожа.

В выражении лица Таньки ничего не изменилось. Не поднимая глаз, она, не примериваясь, быстро опустилась на колени перед своей Госпожой. Она хотела всего лишь быть рабыней, только рабыней — ведь это не так сложно: надо слышать все приказы, понимать желания и проявлять должное умение. Это всë просто. Тем более, с Ней она готова на всë. На всë, что Она прикажет. Это даже приятно — угождать и служить такой очаровательной Госпоже.

И Госпожа была приятно удивлена тем, с какой готовностью и покорностью рабыня бросилась перед ней на колени. Но что же дальше? Госпожа выставила вперëд ногу и насмешливо приказала:

—Ну-ка, покажи, как ты ко мне относишься. Целуй!

Танька наклонилась, двумя руками ласково взяла ножку Госпожи и страстно поцеловала, потом ещë и ещë. «Да,— подумала Госпожа,— она всë может. Одного только не может — отказаться что-либо сделать или даже возразить. Все мои желания — для неë закон, больше чем закон — награда. Но, тем хуже для меня, сложнее будет. Всë надо будет придумывать сначала».

—Всë, хватит. Стой так, не двигайся,— Госпожа убрала ногу, обошла свою рабыню кругом и принялась заинтересованно еë рассматривать. Рабыня стояла на коленях и широко расставленных локтях так, что еë голова находилась рядом с полом. Юбка задралась, обнажив половину задницы. Госпожа изучающе смотрела, как развратно сидит на рабыне еë наряд. Она даже опустилась на корточки, чтобы было виднее. Потом, взявшись за край юбки двумя пальчиками, стараясь не коснуться этого тела, она закинула юбку на спину.

—Раздвинь ноги!

Рабыня переступила сначала одной, потом и другой ногой. Всë раскрылось для обозрения.

—А ты даже ничего, не помоечная. Тебе не стыдно так стоять?

—Стыдно, Госпожа,— Таньке было действительно стыдно. Но она вспомнила, как испугала еë длина брошенной ей юбки, как она опускала еë пониже — и вот результат: унизительная поза с высоко поднятой задницей, которую рассматривают в открытую, внаглую, чтобы она помучилась. «А может, это мне наказание за то, что я так рьяно проявила к ней свои чувства, а она не поверила мне?» У Таньки лицо заливалось краской, бежали по спине мурашки от смешения всех чувств: страха и огромного желания полностью подчиниться, смущения и доверия... и радости. Непонятное удовольствие оттого, что она в унизительной позе выставлена перед своей Госпожой. «И, кажется, я ей понравилась. Если бы это было так... Вот было бы здорово!»

Госпожа, насмотревшись, произнесла для Таньки:

—Поднимайся, идëм на завтрак.

Танька встала с колен, и, хотя еë щëки заливал стыдливый румянец, под опущенными ресницами промелькнула искра удовлетворения. Она всë сделала правильно, сделала, несмотря ни на что! «Ну-ну,— подумала Госпожа,— посмотрим, что дальше будет». Они вышли из номера. Правда, в последний момент Госпожа заметила, что еë рабыня выходит из номера босиком, поэтому пришлось приказать ей обуться. «Вот ещë и заботься теперь о ней,— раздражëнно подумала Госпожа.— И это только первые трудности».

==========

Народу в столовой было мало, но Танька стеснялась. Наверное, это испытание и было рассчитано на то, чтобы вызвать еë стеснение и углубить еë страх. И она откровенно боялась... боялась, что кто-то заметит еë полуголое состояние: бюстика нет — это видно однозначно, но нет ещë и трусов. А ногу так и хотелось по привычке положить на ногу. Но она сама себя одëргивала, когда инстинктивно порывалась совершить это противозаконное действие. Если запрещают, и запрещают что-то одно, то всегда именно это и хочется сделать. Встречаясь взглядом с окружающими, Танька улыбалась, и только Госпоже она не могла смотреть прямо в глаза. Этого делать нельзя было ни в коем случае. Нельзя... Как много стало нельзя! Она молча сидела за столом, не решаясь взяться за еду — ведь ей никто не разрешал. Она ждала.

Стас и Лена сначала никак не могли понять, почему за их столиком вдруг воцарилась такая напряжëнная обстановка, почему одна из девушек только улыбается, но сидит смирненько, как на утреннике в детском садике — ручки аккуратно сложены на столе, спинка выпрямлена — и к еде не прикасается? Вторая вертится, будто ищет кого-то, и тоже не ест.

Наконец, Госпожа сказала негромко:

—Сделай бутерброд.

Танька быстро-быстро сделала бутерброд и положила перед хозяйкой. Та, даже не посмотрев на Таньку и не выразив никакой благодарности, принялась неохотно жевать его. Лена толкнула мужа под столом ногой, и тот тоже стал внимательно наблюдать за поведением девчонок. «Что происходит? Их как подменили».

Прошло не меньше минуты, прежде чем Госпожа спросила:

—А ты чего не ешь?

Уголки губ Таньки поползли вниз, губы непроизвольно задрожали, в глазах блеснули слезинки. «Ну, что Вы? Зачем Вы?» И это тоже было замечено окружающими.

—Кушай, кушай, а то мы скоро пойдëм.

Танька быстро сделала себе бутерброд и приступила к завтраку. Тем временем Госпожа спокойно попивала кофеëк. Но когда она, расправившись со своим бутербродом, протянула руку к хлебнице, Танька сразу же, чуть не уронив свой кусок, бросилась делать ещë один своей Госпоже. Она начинала понимать еë желания без слов.

Муж с женой переглянулись, вопросительно посмотрели на одну девушку, потом на другую. Но те как будто и не заметили ничего, они были и здесь, и где-то в другом мире. Стас даже потерял всякий интерес к завтраку и ждал, что будет дальше.

А Госпожа, поглядывая за мучениями своей Танечки, которой кусок в горло не лез, строила у себя в голове новые козни. Она была почти удовлетворена поведением своей рабыни и здесь, и там, в номере. Только одно ей не очень понравилось — то удовольствие, которое она уловила в глазах рабыни, когда та вставала с колен — вот, что вызывало раздражение молодой Госпожи. Не к месту было это: еë унизили, а она стала тащиться. «Здесь что-то не так. Как-то неестественно, вопреки здравому смыслу. Хотя... сейчас всë вопреки здравому смыслу. Ладно, если так, я заставлю еë узнать, что такое власть и как надо подчиняться!»— решила Госпожа, придумав нечто интересное, от чего еë настроение улучшилось. Танька всë ещë мучила свой первый бутерброд, когда Госпожа вдруг негромко сказала:

—Ой, я хотела сходить в магазин. Сбегай за кошельком,— и протянула ключ от номера.

Таня положила недоеденный бутерброд на тарелку, оставила кофе и быстро вышла из столовой. Может, она даже побежала по коридору и по лестнице, но этого Госпожа уже не видела.

—Куда это она?— спросила Лена. Ей надоело быть статистом в этом непонятном спектакле.

—За кошельком,— спокойно, без лишних объяснений ответила девушка, доела бутерброд, встала и, поблагодарив соседей за компанию, вышла.

Лена со Стасом шëпотом принялись обсуждать только что увиденное. Никакого объяснения они, естественно, не нашли, поэтому решили подождать и посмотреть, что будет дальше.

Выйдя в холл, Госпожа увидела, как по лестнице очень быстро спускается Танька, придерживая юбку руками. Несмотря на все старания бедной девушки, Госпожа с удовольствием отметила, что при желании вполне можно заметить, что под юбкой у той ничего нет. «Что ж, неплохо у меня получается».

Госпожа долго водила Таньку по окрестностям, пока они не пришли в центр города. Один раз она даже похулиганила: пропустив рабыню на полшага вперëд, она схватила еë за юбку. Рабыня сжалась, ожидая чего угодно... Тем временем рука Госпожи приподняла край выше пояса. Танька аж задохнулась, но ни слова не промолвила, даже не остановилась. А что у неë творилось в душе — словами не передать. Обида, жалость к себе, страдание... всë, кроме возмущения. Госпоже можно всë! Она — Госпожа, она всегда права!

В городе они посетили несколько торговых точек. Рабыня покорно следовала за Госпожой, иногда оставаясь стоять возле магазина, иногда, по желанию Госпожи, заходя вместе с нею. Госпожа покупала, покупала, покупала... Танька несла все эти пакеты, даже не зная, что находится в многочисленных свëртках, коробках, кульках. И, даже оставаясь без присмотра, она не могла подсмотреть — не смела.

==========

Когда они вернулись в номер, Госпожа села на кровать, поджав под себя ноги по-турецки. При этом еë юбка поднялась, и Танька смогла увидеть и трусики, и то, что через них просвечивалось. Она, как завороженная, не могла оторвать взгляд от предоставленной картины — туда тянуло, как магнитом. А Госпожа внимательно оглядела свою рабыню, и еë привели в раздражение и этот еë плотоядный взгляд, и слишком большая свобода, и опрятный внешний вид.

—Ты думаешь, что я тебя за просто так должна кормить и одевать?

Рабыня оторвала взгляд от трусиков Госпожи и испуганно подняла глаза. «Что теперь будет? Что она ещë придумала?»

Госпожа злобно усмехнулась и продолжила:

—Ты же не маленькая и должна понимать, что просто так ничего не даëтся. Вот ты сейчас — одета, накормлена. А одëжка-то не твоя, и тебе еë нужно будет ещë заработать, так же как и еду.

Рабыня ещë сильнеë сжалась. Заработать? Как она может заработать? Когда она в полной власти, когда она в полном распоряжении? Может, вести себя правильно, чтобы не вызывать нареканий и своим примерным поведением заслужить одежду и еду? Она ещë сильнее опустила голову, ожидая приказа...

—Ты ещë не поняла?— повысив голос, с раздражением спросила Госпожа.

Танька в панике пыталась догадаться, что от неë требуется, но мысли путались. Госпожа помогла:

—Раздевайся, быстро!

Танька растерялась. Она, выходит, замечталась и пропустила приказ. Какая же она тупая стала! Она снимала с трудом свою нехитрую одежду, но, всë равно, стеснялась и путалась. Она вдруг стала такая неловкая. Она уже корила себя. Она снова надела маску покорности и ожидания страданий.

Госпожа пристально рассматривала рабыню. А когда Танька, наконец, разделась догола и стала, вытянув руки по швам и опустив глаза долу, она высыпала на кровать все принесëнные кульки и свëртки и начала что-то искать там. Наконец, она достала какой-то ремешок. «Что это?— подумала Танька, заметив его краем глаза.— Зачем это?»

—Отвернись!— приказала Госпожа. Рабыня повернула голову в сторону, чем снова привела хозяйку в раздражение.— Не так! Спиной повернись! Какая же ты бестолковая!— со злостью сказала Госпожа.

Рабыня вздрогнула и чуть не заплакала от собственной тупости. Она повернулась спиной и опустила голову. Неприятное ощущение, что у тебя за спиной что-то творится, а ты ни ухом, ни рылом... А Госпожа подошла сзади и долго-долго стояла, заставляя Таньку мучиться от неопределëнности. Рабыня всем своим телом чувствовала, что на расстоянии меньше сантиметра от неë находится Госпожа, и тепло, от неë исходящее, повергало еë в трепет. Вдруг рабыня почувствовала, как на еë шее холодным кольцом оказался тот самый ремешок — ошейник! Застегнувшись, он так плотно сжал в своих крепких объятиях шею, что на мгновение стало трудно дышать. Плечи рабыни сами опустились ещë ниже, шея вытянулась.

—Иди, посмотри в зеркало, какой я тебе подарок купила. Это твой наряд для этой комнаты. Основной наряд, на всю оставшуюся жизнь. Всë остальное — придëтся зарабатывать.

Танька подошла к зеркалу, взглянула и не узнала себя. Из зеркала на неë смотрела запуганная несчастная девочка с неестественным выражением лица. Чëрный широкий кожаный ошейник с большим блестящим железным полукольцом для карабина поводка украшал еë тонкую шею. «Да, круто! Но идëт. И как раз для меня,— подумала Танька.— Рабыня должна быть в оковах и цепях, а ещë с клеймом, с выжженным на теле именем еë Госпожи. И не где-нибудь под платьем, а на самом виду. Чтобы всем было известно, чья это вещь. Именно вещь — даже не игрушка»,— подумала она, а вслух сказала:

—Спасибо, Госпожа.

—Так, ещë подарки. Это поводок, если вдруг ты будешь наказана, и с тобой всë-таки придëтся выйти на улицу. Это ремень, это наручники, хотя можно было и колготками обойтись. Да ладно, наручники — серьëзнее,— Госпожа наблюдала за реакциями рабыни. Но та только смотрела на «подарки»: ни одобрения, ни осуждения. Как будто, она всë это уже видела и не один раз.

—Спасибо, Госпожа.

«Так,— подумала Госпожа,— надо переходить к более серьëзным процедурам».

—Сейчас я осмотрю тебя, давно надо было этим заняться. А то и не знаю, что купила. Может, ерунду какую приобрела впопыхах... Ноги шире плеч!

Рабыня вздрогнула, но расставила ноги не меньше, чем на метр — даже перестаралась. Госпожа внимательно посмотрела на Таньку и решительным движением руки взялась между ног рабыни, другую руку она положила на грудь и больно сжала еë. Танька скорчилась и негромко вскрикнула от неожиданной боли.

Госпожа, испугавшись, отдëрнула руки:

—Прости... Я переборщила...— она хотела обнять Еë, стать перед ней на колени и умолять простить за такое. Она не хотела... То есть она хотела, но не так сильно. Но рабыня только потупила голову, и ещë шире раздвинула ноги и выпятила вперëд свои груди.

—Простите меня, Госпожа. Я не должна была. Я должна быть наказана,— искренне каясь, произнесла Таня.

—Не понимаю,— удивилась Госпожа.— За что?

—За каждое Ваше «прости» я должна быть строго наказана. Гораздо строже, чем обычно. Рабыня не имеет права жаловаться. Даже показывать, что ей больно, она не имеет права,— сказала Таня, и из еë глаз покатились две слезинки.— Очень строго... Это тело — Ваше... навсегда... и Вы можете делать с ним всë, что угодно. Пожалуйста.

—Спасибо Тебе! Я согласна,— поблагодарила Госпожа, чмокнув Еë в щëчку, так что одной слезинкой стало меньше. А Таньке сказала:— Хорошо, продолжаем осмотр. Я тебя потом накажу. После этой процедуры.

—Да, Госпожа.

Руки Госпожи вернулись на прежние места. Чуть помедлив, они начали медленно двигаться, обследуя миллиметр за миллиметром это безраздельно принадлежащее им тело. Руки то нежно порхали над бархатной кожей рабыни, то безразлично прикасались к ней, то грубо сжимали там, где им этого хотелось. Госпожа лапала, щупала, щипала и довольно сильно, но чаще всего руки оказывались между ног рабыни, и сразу два или три пальца погружались во влагалище. Чего она добивалась? Сама не знала, но только вдруг ножки рабыни заходили ходуном, она уже не могла стоять ровно. И тогда пальчики Госпожи, уже совсем мокрые, прекратили терзать это тело и оказались у приоткрытого рта рабыни. Они скользнули по зубам и деснам, нырнули за щëку, потом за другую, постучались между стиснутых зубов. Танька с готовностью раскрыла рот. Они не спеша исследовали наощупь всë, что им попадалось, язык, под ним, коснулись нëба. Рот заполнился солоновато-кислым вкусом. И вдруг они остановились. Танька, стараясь не касаться пальцев зубами, сомкнула губы, начала облизывать. Госпожа водила взад-вперëд, а другой рукой, взявшись крепко за Танькины волосы, регулировала темп и глубину проникновения. Иногда она даже пыталась вынуть их совсем, но Танька тянулась за этими любимыми пальчиками. Они покинули рот рабыни так же неожиданно, как и ворвались в него. Госпожа приказала:

—Повернись ко мне задом и наклонись.

Танька развернулась, она вытянула руки, чтобы упереться в пол. Но тут последовал новый приказ:

—Раздвинь ягодицы...

Пришлось, отставив назад попку и ухватившись за обе половинки, широко раздвинуть их в стороны. Пальчики опять побежали по телу рабыни. Они нырнули во влагалище и быстро покинули его, попытались прорваться в задницу... Не получилось. Танька отодвинулась назад, чтобы не упасть и помочь Госпоже. Наконец, та сама догадалась. Один... Один чуть-чуть вошëл... Госпожа вынула пальчик, смочила его своей слюной. Вторая попытка. Таньке показалось, что мышцы сами разошлись, сначала немножко, потом дальше, ещë дальше... И пальчик заскользил взад-вперëд, иногда влетая глубоко-глубоко до упора так, что Танька чувствовала прикосновение всей кисти. Второй рукой, обхватив ногу рабыни спереди, Госпожа измывалась над еë половым органом.

Казалось, ещë чуть-чуть, ещë немножко и... «Но почему не получается? Чего ещë не хватает? Что мешает? Ведь моя Госпожа для меня же старается. Выходит, ей хочется, чтобы я?.. Да?!! Как интересно!— размышляла Танька. А еë поза и положение рук, подчеркивающие унизительность этой процедуры. А это внутреннее сопротивление своему желанию.— Да, именно это надо принять! Именно в этом и весь кайф...— Таньке стало хорошо.— Ещë, ещë, ещë-о-о-о-оо!!!» Она вскрикнула и даже наказания за это не получила. А Госпожа продолжила еë терроризировать.

—Сучка,— вслух сделала вывод Госпожа.— Похотливая сучка. Стой так,— она вышла в ванную, помыла руки и вернулась к Таньке, стоявшей так, как еë оставили.

Танька восприняла слова, сказанные еë Госпожой, не как осуждение, не как запрет, а как поощрение, как подтверждение того, что она правильно себя ведëт. Ведь этого же хотела еë Госпожа. Ведь этого хотела она сама. «Будь я на месте моей Госпожи, что бы я сделала? Заставила бы любой ценой подчиниться! А для этого нужно найти то, чего рабыня боится или чего не хочет. И, перегибая еë через колено, сломала бы еë гордыню и подчинила себе полностью и окончательно. Но я сразу подчинилась не сопротивляясь. И это только усложнило задачу моей Госпоже. Превратить человека в раба — одно, тут, более-менее, понятно: чего боится или чего не хочет, то и надо заставлять делать. А когда я на всë готова? Возможно, сделав мне через не могу, через унижение, приятное, она пытается найти другой способ... Не знаю...»

Госпожа мокрой холодной рукой шлëпнула свою рабыню по заднице и оставила ладонь прижатой на несколько секунд. По телу Таньки снова пробежала дрожь от холода и от возбуждения.

—Поднимайся и повернись ко мне.

Рабыня повернулась и стала, как раньше, широко расставив ноги.

—И какого же ты наказания заслуживаешь?— спросила Госпожа, подумав: «Раз она это предложила, то пусть сама и выбирает. Я так и не придумала ничего путëвого. Может, она и подскажет?»

—Только не делайте мне больно... Пожалуйста...— жалобно заскулила Танька. И когда убедилась, что еë правильно поняли, она сказала самое глупое, что было возможно в данной ситуации:— Я всë сделаю... Пожалуйста... Я всë сделаю...— на глазах у рабыни даже слëзки заблестели.— Пожалуйста... Я прошу Вас...

Госпожа подумала: «Интересно, это она специально или нечаянно? Прямо, как в мультике: только не бросай меня в терновый куст. Значит, надо сделать ей больно, обязательно». Госпожа села на краешек кровати, согнув под прямым углом ноги. Она решила для начала просто отшлëпать Таньку, как маленькую.

—Ложись!— приказала Госпожа, показав на свои на колени.— Тебя, наверное, уже давно не наказывали, что ты так распустилась.

Рабыня сразу поняла: добилась того, чего хотела. А какое же ещë наказание может быть? Только боль и ничего кроме. Увидев выставленные колени и решимость во взгляде Госпожи, она поняла: сейчас еë будут бить. Больно? А чем? Там есть ремень, поводок... есть рука... И какая она? Тяжëлая ли? Но ни просить прощения, ни умолять о снисхождении она не стала, а легла так, как сказали. А чтоб еë Госпоже было не так тяжело, она практически только касалась животом еë коленей, сама же стояла на вытянутых ногах и руках. Сейчас ей достанется. Было страшно, но хотелось... И сейчас рука Госпожи или еë ремень пройдутся по заднице. Ведь другого рабыня не заслуживает... Тем более, после этого Госпожа станет с ней ласковее, должна бы стать.

А Госпожа подумала, что раз рабыня хотела порки, то она еë сейчас получит! Она шлëпнула по выставленной заднице, раздался звонкий хлопок, Танька сжалась, но на коже даже красного следа не осталось... Этого мало?.. Выходит, да!.. Ещë удар, только посильнее... и немного с оттягом, оставляя руку прижатой на несколько секунд. На белой коже, к радости Госпожи, появилось розовое пятно — отпечаток еë руки. Удары посыпались один за другим. Ягодицы Таньки напрягались, она сама ëрзала.

—Прекращай дергаться! А то привяжу.

Госпожа била, и кожа на попке рабыни стала уже равномерно розовой. Танька просила прощения. Какое же это наказание без мольбы о прощении?

И Госпожа... Она хотела бросить, чуть ли не после первого удара, тоже просить прощения. Но тем самым она навлекла бы на рабыню новое наказание, ещë строже, ещë страшнее. Просить прощения должна только рабыня, а Госпоже позволено всë, и ни за что она не получит осуждения или даже порицания. Да, эта Танька — специалистка. Она учит Госпожу быть настоящей Госпожой, чтобы той неповадно было обращать внимание на чувства и эмоции какой-то там рабыни. «Награда... Ей нужна награда. Какая? Я разрешу ей поласкать меня. Как она смотрела! Да! Это класс! Точно. О-о-о, это что? У меня вся коленка мокрая. Ей это приятно? Ужас! Это же больно! А если ещë сильнее?»— и тут Госпожа заметила, что рабыня плачет. Но та плакала не от боли, а потому, что не могла разобраться в своих чувствах, потому, что ей хотелось ещë и гораздо сильнее, а приходилось просить прекратить, потому что так положено. А еë Госпожа пока не может так, как рабыня заслуживает. Поэтому Танька скулила так, чтобы Госпожа поняла, что чем сильнее она просит, тем сильнее надо бить. Но у Госпожи уже рука немеет...— «Хватит!»

—Всë. По-моему, ты уже достаточно наказана. Сядь в кресло!

Танька пошла к креслу и села битой задницей, нагло расставив ноги — впрочем, как учили. Госпожа подумала: «Чем ещë заняться? Как еë ещë помучить? А зачем мучить? Это же я хотела удовольствия. А кончила она, и не раз... А я, «хуже собаки»? Кто кому для забавы? Я или она? Ишь, расселась!»

—Танька, иди сюда, раздень меня,— приказала Госпожа.

Раздевание проходило медленно и ласково, как и одевание утром. Госпожа теперь и раздетая чувствовала себя Госпожой. Если она хотела, то могла ходить хоть без ничего, а рабыня должна быть в ошейнике — это и будет отличать их. Госпожа упала на кровать, широко расставила ноги и приказала:

—Вылижи вот тут у меня! Подмываться не хочется.

—Я не могу... Госпожа... Я не смогу... Простите...— чуть не плача скулила Танька. Но сама уже располагалась на коленях между расставленными ногами Госпожи и приближалась лицом всë ближе и ближе туда. Она могла бы целовать, ласкать, но это... Именно так... Вылижи вместо подмывания... Значит, там грязно... Как противно... Танька снова внутренне вздрогнула. Но сама опускала голову, приближаясь к лобку Госпожи, будто бы не зная, как начать. Это продолжалось долго, пока Госпожа ни взяла еë грубо за волосы и просто уткнула лицом между своих ног.

—Вылизывай, я сказала!— приказала она.— Могу — не могу. Делай, что приказано!

«Выделывается!— думала Госпожа.— Или, может быть, так положено? Но почему меня это раздражает? Когда она подчиняется, мне тошно. А когда не подчиняется — ещë противнее. Всë равно, должно быть только по-моему. Я так сказала».

Танька подчинилась и несколько минут колдовала языком меж половых губ и рядом, но никакого наслаждения Госпожа не испытала. Танька плакала, у Госпожи тоже щипало в глазах.

—Хватит. Теперь поцелуй,— и многозначительно добавила:— Ты поняла?

—Да, Госпожа,— подняв на секунду зарëванное лицо, сказала Танька. В еë глазах была благодарность, за то, что Госпожа позволила себе и ей сделать это. Теперь Танька действительно целовала, целовала умело, нежно, ласково, страстно. Наконец, оргазм... Но Танька не прекратила, только сильнее прижалась, когда Госпожа билась в экстазе...

«Она всë может! У меня вся ответственность за неë и за еë действия,— Госпоже хотелось оторвать еë оттуда, притянуть к себе, поцеловать. Как хотелось, чтобы это была не рабыня, а просто девушка, которая ей очень нравится.— Но нельзя! Запрещено! Может, хватит?»

—Хватит,— остановила Таньку Госпожа.— Ты массаж умеешь делать?

—Да, Госпожа.

—Массаж всего тела,— заказала Госпожа, перевернулась на живот и вытянула руки, расслабившись. Танька, присев рядышком на кровати, делала этот массаж, как могла, как чувствовала, сначала сзади, потом спереди, потом снова сзади. Когда Госпожа забывала, что это рабыня, ей было приятно, даже очень, а когда она вспоминала, что это всë же Танька, то даже лëгкое поглаживание грудью по ложбинке между ягодиц казалось неестественным и даже неприятным. Госпожа всë придумывала, чем бы дальше занять себя и свою рабыню. Ничего не получается! С каждым шагом — всë хуже и хуже. Может, еë расспросить, пусть сама придумывает. Раз у неë так хорошо выходит».

—Достаточно!

Танька встала рядом с кроватью. Госпожа лежала на боку, положив руку под голову — рассматривала. «Что с ней делать? Как расспросить? Может, вместе с ней придумать еë историю рабыни».

—Рассказывай, почему твоя хозяйка, такая милая старушка, тебя продала?

Танька попыталась представить, как бы она могла жить у старушки, и зачем она той была нужна. Но вдруг ей пришла одна мысль:

—Эта старушка — не моя хозяйка. Она посредница...

—Как это?— удивилась Госпожа. Это была новость для неë, ведь про старушку она только что сама придумала.

—У меня была другая Госпожа, такая же молодая...— Танька задумалась на несколько секунд,— и красивая, как и Вы... Но она очень строгая, серьëзная... и слишком занятая, чтобы самой продавать рабынь...— Танька, казалось, уходила в какой-то другой мир, еë речь с длительными паузами была похожа на сбивчивый пересказ страшной сказки. И после каждой фразы лицо становилось всë мрачнее,— У неë очень много своих забот... И наказывает она пострашнее, чем Вы... и не рукой, а розгами... и не наедине в комнате за закрытыми дверями, а прилюдно... С привязыванием, с раскаянием... с самой настоящей поркой... когда и сесть нельзя несколько дней... Всë болит... невозможно...

Танька замолчала. Госпожа слушала и не понимала: «Что рассказывает еë рабыня? Это что, правда?!! Про какое время? Про наше? Как? Где это возможно? Но почему она так расстроена?»

—А у неë много рабов?— уточнила Госпожа.

—Достаточно... Было десять... Она царит: милует и карает... Она может всë... Теперь, когда нас стало одиннадцать, она меня продала...

Танька говорила, и жизнь в еë глазах уходила с каждым словом, казалось, она скажет ещë несколько фраз и что-то произойдет...

—Причем, я привела свою подругу... Лучшую... Выходит... взамен себя... Татьяну... Какой ужас!!! Что же я наделала...

Танька заплакала. Она закрыла лицо руками и зарыдала. Госпоже стало не по себе, она тихо позвала:

—Таня...— но рабыня еë не услышала.— Танечка!— гораздо громче окликнула Госпожа. Рабыня встрепенулась, умоляюще взглянула и промолвила:

—Простите... Простите, пожалуйста...

Она медленно опустилась на пол, не в силах больше стоять... И уже не просто рыдала, она стенала... Госпожа никогда не слышала, чтоб так безутешно голосили... Что это?!! Ужас охватил еë, казалось, все волосы на теле шевелились. Чтобы хоть как-то выйти из создавшегося положения, она встала, оделась. Выходит, еë Танька уже была рабыней. Но почему и зачем? И эти безутешные слëзы, и невозможность что-либо сделать. Ведь это же не она еë туда загнала... Что делать? Госпожа поняла, что прикоснулась к чему-то непостижимому, может, даже запретному. Она теперь совсем не знала, что делать. Как поступить ей сейчас? Как продолжать? И, самое главное, что продолжать?

Танька всë ревела и ревела... Когда она, прекратив, поднялась, то заметила беспомощный бессильный взгляд своей Госпожи, которая стояла полностью одетая и ждала.

Танька быстро отвела глаза, снова бухнулась на пол, прижалась к ногам Госпожи и негромко зашептала:

—Простите, пожалуйста... простите, ради Бога! Госпожа, простите, я придумала слишком страшную историю,— и слëзы снова закапали из глаз.

—Иди умойся,— негромко приказала Госпожа.— Всë продолжается...

Танька вышла в ванную, через несколько минут она вернулась и стала перед своей Госпожой. Появление рабыни перед глазами разогнало все мысли. Госпожа решила сама во всëм разобраться: «Она же всë равно больше ничего не расскажет, а я и не спрошу...» Ей вдруг так захотелось побыть одной. «Надо еë куда-нибудь заслать. Куда? Ладно, придумаю что-нибудь».

—Танечка, вон одежда в шкафу — любая... Одевайся и сходи погуляй. Мне надо побыть одной.

Танька побледнела, но подошла к шкафу, безразлично посмотрела с полминуты, не нашла ничего, вернулась, взяла валяющиеся на полу ту же юбку и ту же майку, надела их и направилась к двери.

—Таня, иди сюда!

Когда рабыня подошла, Госпожа сняла с неë ошейник и спросила:

—Может, купальник или трусики наденешь?

—За что? Госпожа, за что?— и снова заплакала безутешно.

—Прекрати немедленно!— чуть ли не крикнула Госпожа, взяла кошелëк, всунула его в руку рабыни и сказала:— Не забудь обуться. Иди, погуляй, а через пару часиков приходи. К часу дня, хорошо?

—Да, Госпожа,— Танька, не оборачиваясь, направилась к выходу, там обулась и медленно вышла из номера.

==========

Госпожа осталась одна. Она думала, о чëм же всë-таки рассказала еë рабыня... А если причина не в этой, как она сказала «придуманной страшной истории», а в чëм-то другом? Ведь она чуть так же не заплакала, когда я предложила ей надеть трусы... Но, всë равно, ничего не получалось. Вдруг ей пришло в голову более-менее правдоподобное объяснение всему: в ней, в своей Госпоже, Танька узнала себя. «А я узнала в ней себя... Поэтому так стало плохо и мне, и ей. Ведь вся жизнь у нас так проходит, то кто-то над тобой измывается, то ты над кем-то. А я над кем измывалась? Да мало ли? И на работе, и дома, а ещë в школе было. Везде одно и то же — одна и та же схема. А если и она это поняла? Тогда всë становится на места... Кроме того, что было десять рабынь, появилась ещë одна, и мою Таньку продали. Этого я никак объяснить не могу. И только одно понятно, что это — всë правда. Какой ужас!

Но это не могло быть правдой, как и не могло быть выдумкой, иначе, у Неë не было бы такой истерики. У Неë что-то произошло, что-то страшное случилось... Но расспрашивать нельзя! Это точно... Конечно, я могла бы спросить, но Она очень испугалась даже того, что рассказала. А если бы ещë и я... И Таньке бы пришлось рассказать. Но, наверное, нельзя. И я возьму лишний грех на душу. Как же Она потом сможет жить, если это не Еë тайна, и Она не рассчитывала, что я до неë докопаюсь. Ох, как всë страшно! Я Еë ещë и выгнала... Из ревности? Мне показалось, что Она просто не может забыть ту Госпожу... Какую??!!! И я случайно про неë стала расспрашивать... Зачем? А может, то, что я ей дала свободу, хоть на некоторое время — зря сделала? Как она возмутилась, когда я сказала про трусы!»

Ничего не складывалось, пока она не решила забыть этот рассказ. И как только Госпожа решила это, ей в голову пришëл вопрос: а куда Танька может пойти? Никуда! Она сама бы никуда не пошла, даже с деньгами, тем более, в таком виде... Какой кошмар! Может быть, именно поэтому она так не хотела идти. Сколько времени прошло? Тридцать пять минут... Где она? Внизу, на лавочке? Скорее всего... Надо бы за ней сходить. Госпожа обулась, взяла ключ, открыла дверь в коридор... И обмерла... Сердце чуть не остановилось.

Прямо перед дверью, как будто только что вышла, стояла еë Танька, в руках кошелëк, голова опущена, из глаз до сих пор текли слëзы. «Какая же я гадкая!»— подумала Госпожа. А вслух тихо-тихо сказала, обняв Таню:

—Иди сюда, милая. Не обижайся на меня, пожалуйста. Я погорячилась.

—Простите меня, Госпожа, я не должна была...— но договорить ей не дала рука Госпожи, легонько прикрывшая рот.

Госпожа взяла свою рабыню и повела в номер. Она усадила еë на кровать и прижала к себе, потом положила на колени и начала успокаивать: молчала и гладила по головке, как маленькую обиженную девочку. Рабыня сначала плакала, пыталась сопротивляться такому обращению с ней, но возражать она не имела права...

Госпожа не хотела ничего говорить, ей было жалко девочку, было жалко себя. Весь день, с самого утра она только и делала, что занималась своей рабыней, а что у неë самой нет никаких дел? Выходит, нет... Почему-то вдруг не стало своих ни дел, ни мыслей. Всë о ней, да о ней. Что с ней делать и как? А как она отреагирует, и что несëт следующий шаг? Первым делом, решила Госпожа, надо избавиться от жалости, сначала к себе, а потом и к ней... Хотя она такая бедная и несчастная, что другого чувства у Госпожи и не возникает. Чем бы себя занять, как от неë отвлечься? Ведь даже когда она ушла, все мысли только о ней.

==========