Эрика Фишер

«Эми и Ягуар»

Глава третья

Предыдущее

Фелис Рахель Шрагенхайм родилась 9 марта 1922 года в берлинской Еврейской больнице. В том году многие люди потеряли свои сбережения. Евреев упрекали в том, что они обогатились на инфляции, что хотя и не соответствовало действительности, но тем не менее предлагало деклассированному элементу своего рода отдушину — антисемитизм. Через несколько месяцев после рождения Фелис по наущению враждебных республике патриотических кругов правыми радикалами был убит министр иностранных дел, еврей Вальтер Ратенау. Вальтер Ратенау, один из образованнейших людей своего времени, всегда гордившийся своим еврейством, был эталоном для родителей Фелис, державших на Фленсбургер-штрассе в берлинском районе Тиргартен стоматологический кабинет.

Отец Фелис, доктор Альберт Шрагенхайм, родившийся в Берлине в 1887 году, служил во время Первой мировой войны военным врачом в Болгарии, и в 1917 году, во время отпуска, женился на Эрне Каревски, враче-стоматологе.

«Откуда у вас такой светловолосый ребенок?» — удивляются друзья семьи Шрагенхайм волосам Фелис, лишь со временем ставшим темнее и превратившимся к моменту поступления в школу Кляйста в 1928 году в ничем не примечательные светло-коричневые. Вскоре семья переезжает на тихую усаженную липами Августа-Виктория-штрассе в берлинском районе Шмаргендорф, где в большом доме с роскошным садом Фелис провела свое благополучное и обеспеченное детство. У семьи был собственный автомобиль и моторная лодка. Фелис, любимицу семьи, родители и сестра Ирена называют Фис, Лис или Путц. Ее родители — замечательная пара: мать, с аккуратно завитыми короткими локонами, и отец, стройный и узкоплечий, с рано поседевшими висками, в круглых никелированных очках и неизбежной мушкой под подбородком, воплощение небрежной элегантности.

Друзья семьи — это либерально и социалистически настроенные евреи, которые верят в ассимиляцию и воротят нос от говорящих на идиш «галицийцев» с Гренадирштрассе. В доме постоянно бывают адвокаты, врачи и художники, среди них — писатель Лион Фейхтвангер и его сестра Хенни, родственники семьи с отцовской стороны; Фелис называет их «дядей» и «тетей». Но среди друзей семьи Шрагенхайм есть и раввин, ибо, не будучи особенно благочестивыми, они тем не менее придерживаются традиций. В Шаббат на празднично накрытый стол ставятся субботние свечи, и в пасхальный вечер дети бегают по дому, отыскивая квасное тесто, — обязанность, которую, благодаря спрятанным родителями в укромных уголках сладостям, они выполняют с большим рвением. До полного счастья детям не хватает только рождественской елки. Мать ничего не имела бы против, для нее еврейские праздники — лишь ничего не значащий ритуал, но отец остается в этом отношении непреклонным.

Стоматологический кабинет родителей известен всем берлинским евреям. «Я знал одного зубного врача», — говорят спустя десятилетия многие в английской эмиграции при упоминании имени Шрагенхайм. В 1933 году половину всех работающих по разрешению больничных касс врачей и стоматологов составляют евреи.

В 1930 году, когда Фелис исполняется восемь лет, родители попадают во время отпуска в тяжелую автомобильную аварию. Открытый «Фиат» с прицепом опрокидывается на лесной дороге и остается лежать на обочине колесами вверх. Путц и Ирена теряют свою красивую тридцативосьмилетнюю маму. Фелис вспоминает, что отец вернулся тогда в Берлин совершенно седым. Но уже два года спустя он женится на фешенебельной молодой даме с черными миндалевидными глазами и овальным, с правильными чертами, лицом. Кэте Хаммершлаг становится не только женой, но и ассистенткой доктора Шрагенхайма. Дочери совсем не в восторге от двадцатипятилетней мачехи из состоятельной семьи, и они так и не смогут простить отцу это предательство. Но у доктора Шрагенхайма вскоре появляются совсем другие заботы.

В 1930 году он становится председателем попечительского и страхового комитета Общества немецких зубных врачей, а также членом стоматологической секции Союза врачей-социалистов, что порождает некоторое беспокойство во время выборов 1931 года в Прусскую палату врачей-стоматологов. Но дни Альберта Шрагенхайма как функционера и без того сочтены. После «взятия власти» всех еврейских членов правления и их заместителей, всего девятнадцать человек, принуждают вернуть свои мандаты. «Распоряжение о деятельности зубных врачей и зубных техников в рамках больничных касс» от 2 июня 1933 года требует исключения из больничных касс врачей-коммунистов и евреев. Участники войны, такие, как доктор Шрагенхайм, по «Закону о восстановлении профессионального достоинства государственных чиновников» поначалу избегают этой участи.

Между 1 апреля 1933-го и концом июня 1934 года 600 еврейских зубных врачей лишаются права практической деятельности, причем антисемитская агитация среди самих врачей превосходит даже нацистскую пропаганду. Каждый, кто раньше в Берлине что-либо собой представлял, ходил к еврейским врачам. Вступающий в силу запрет на работу в больницах для еврейских врачей освобождает рабочие места для находящихся не у дел «арийских» коллег. 12 мая «Грос-Берлинер Эрцтеблатт» требует «запретить всем еврейским врачам лечить немцев, ибо еврей является воплощением лжи и обмана».

В 1934 году набирает силу «ариизация частного страхования». «Лично неблагонадежные», «не арийские» и «политически чуждые» врачи вынуждены прекратить работу, ибо частные страховые компании перестают оплачивать их счета. Обнародуются списки врачей и стоматологов, чьи счета не принимаются к оплате. В рамках Общенемецкого еврейского совета возникает общество, организующее для оставшихся без практики зубных врачей курсы переобучения на зубных техников и консультации по вопросам эмиграции. Эмигрировать удобнее всего в Англию, там иностранные врачи могут начать практиковать без каких-либо дополнительных экзаменов. Однако в скором времени и там предложение уже сильно превышает спрос.

В это время, а может быть, даже раньше, доктор Шрагенхайм купил дом на горе Кармель в Палестине, однако потом снова продал его, ибо климат оказался для него неподходящим. Но о своих дочерях он позаботился: Хааварское соглашение позволяет ему в 1934 году купить палестинские ценные бумаги, которые находятся на счетах Фелис и Ирены в двух Тель-Авивских банках. Соглашение разрешает сотрудничество между одной из основанных имперским министерством внутренних дел траст-компаний, экспортирующих немецкие товары в Палестину, и сионистской Jewish Agency for Palestine.

18 марта 1935 года — Фелис и Ирене соответственно тринадцать и пятнадцать лет — Альберт Шрагенхайм умирает в возрасте 48 лет. Во время одной из проводящихся в рамках подготовки к войне и ставших с 1933 года обычными учебных тревог с сиреной, затемнением и газовыми масками он падает замертво. Он не доживает до принятых в сентябре Нюрнбергских расовых законов. Его хоронят на кладбище Вайсензее. В 1937 году по случаю дня рождения фюрера начальник берлинской полиции посмертно присваивает ему «от имени фюрера и рейхсканцелярии» Почетный крест участника войны.

Молодая вдова Кэте Шрагенхайм переезжает со своими падчерицами в квартиру на Зибельштрассе в Шарлоттенбурге. Кэте, которую Ирена и Лис называют «мулла», относится к своим обязанностям мачехи очень серьезно, — к большому сожалению обеих падчериц. Курить теперь можно только в постели, когда бдящее око Кэте обращено на что-нибудь другое. Вообще обе девочки считают элегантную даму довольно глупой и ограничивают контакты с ней необходимым минимумом.

В 1932 году Фелис поступает в школу Кляйста на Леветцов-штрассе, рядом с синагогой, которая позже будет служить пересыльным пунктом. В одиннадцать лет она переходит в лицей Бисмарка, выстроенный в историческом стиле 19 века и расположенный в квартале роскошных вилл Грюневальда, неподалеку от Кёнигсаллее, где был убит Вальтер Ратенау.

Первым школьным «нововведением» после взятия власти оказывается восстановление запрещенных во времена Веймарской республики телесных наказаний, а также «немецкое приветствие» в начале каждого урока. Однако лицей Бисмарка на Лассен-штрассе имеет хотя и немецко-национальную, но все-таки не национал-социалистскую ориентацию. В классах висят портреты королевы Луизы. Учителя с большой неохотой подчиняются предписанию произносить при входе в класс приветствие «Хайль Гитлер». Во время школьных праздников сперва звучит, как и до 1933 года, молитва «Отче наш», и лишь потом поется немецкий гимн и песня о Хорсте Весселе.

В апреле 1933 года издается «Закон о контингенте немецких школ и высших учебных заведений». Процент «неарийских» школьников и студентов в учебных заведениях не должен превышать процента «неарийцев» среди населения Германии. Среди вновь принятых школьников «неарийцы» должны составлять максимум 1,5 процента, среди тех, кто уже учится — не более пяти процентов. Оба эти положения не касаются тех школьников, чьи отцы были участниками Первой мировой войны.

4 сентября 1933 года Фелис получает 75-минутный абонемент в бассейн около Луна-парка в берлинском районе Халензее. Ей недолго остается купаться в общедоступных бассейнах. Летом 1935 года в бассейне Ванзее вывешивается табличка «Евреям вход запрещен!», которая, однако, затем снова убирается по настоянию министерства иностранных дел, ибо в следующем году предстоят Олимпийские игры. Фелис вступает в еврейское спортивное общество Bar Kochbar.

Личные контакты между еврейскими и нееврейскими школьницами становятся после изданного в ноябре 1935 года имперского гражданского закона почти невозможными. После передышки, которую получили евреи перед Олимпиадой и во время нее, давление усиливается. «Мне не кажется, что Фелис сейчас находится в хорошей физической форме; поэтому она не всегда отвечает верно. Тем не менее ее успехи можно считать в целом хорошими», — пишет в ее свидетельстве от 8 октября 1936 года классный руководитель, штудиенрат Вальтер Герхардт. На классной фотографии, сделанной в июне 1936 года, Фелис выглядит маленькой и хрупкой. Она освобождена от уроков истории, на которых обсуждается «мировое еврейство»; на уроках по расовой теории ей, вероятно, измеряют череп.

Но Фелис повезло со школой. Вальтер Герхардт, классный руководитель, преподающий историю и латынь и любовно называемый школьницами «Буби», хоть и носит на лацкане золотой партийный значок, тем не менее остается очень добрым человеком, который внутренне, вероятно, уже давно отошел от национал-социализма. По обязанности он все-таки вносит в классный журнал «расу» своих учениц: а., п.а., н.а. — арийская, полуарийская, неарийская. Несмотря на многочисленные отчисления, в 1937 году в лицее Бисмарка среди 343 учениц есть еще 58 евреек, что значительно превышает квоту, — может быть, потому, что отцы многих из них являются ветеранами войны. Бывшая школьница, закончившая в 1933 году школу в Грюневальде, вспоминает, что в ее выпуске среди двадцати трех учениц были только семь «ариек». Директор, доктор Фридрих Абэ, имеет хорошую репутацию среди родителей, не стремящихся воспитывать своих детей в подчеркнуто национал-социалистском духе. Даже в 1943 году, когда летом закрываются все берлинские школы, в школе Фелис еще учатся «полу-» и «четверть-еврейки». Ильзе Кальден, выпускница 1943 года, пишет в школьной хронике:

В этом учебном году в наш класс пришли новые ученицы из других районов Берлина и даже из других, среднегерманских городов. Они показались нам сперва робкими и как будто вопрошающими, можно ли нам доверять. Постепенно мы узнали, что у них почти всех без исключения были сложности одного и того же рода, они были исключены из других школ, потому что где-то в их генеалогическом древе имелся еврейский предок. Они все бежали к доктору Абэ и были приняты без всяких оговорок. Некоторым из них он даже дал приют в собственном доме.

Официально школа уже в 1939 году значится как «свободная от евреев». Очищение школы от дочерей торговцев, университетских профессоров, хирургов, банкиров, инженеров и директоров театров происходит «из-за отъезда родителей» поэтапно. 27 мая 1936 года сестра Фелис Ирена получает справку об оставлении школы «в связи с продолжением образования за границей». По той же причине класс покидают еще пять девочек. Через год из школы уходят еще как минимум восемь учениц, среди них — лучшая подруга Фелис Хилли Френкель. В школьной газете в 1937 году появляется прощальное стихотворение, которое Фелис посвящает дочери банкира Марии-Анне Хартог:

«Какой я хочу быть — мой идеал женщины», — такова тема сочинения, которое пишет класс Фелис в 1936/37 учебном году. По сравнению с некоторыми другими берлинскими школами, в которых уже в 1933 году школьников потчуют темами вроде «Кровь — это совершенно особенный сок», «Противовоздушная оборона — это необходимость» или «Героическое в древнегерманских религиях», лицей Фелис кажется удивительно сдержанным. Интересна одна из экзаменационных работ по математике в одном из старших классов:

Корабль, который находится в Средиземном море на пути в Яффу: f₂=32°5’, ß =34°45’ только что определил свои координаты: f₁=34°45’ и ß =27°17’. Какой курс должен он выбрать?

Объяснить это трудно. Может быть, это завуалированное изображение перспективы, ожидающей еврейских школьниц, или цинизм, или забегающее вперед послушание, ведь официальную «еврейскую политику» пока что еще определяет лозунг «Евреи, убирайтесь в Палестину!»

На Пасху 1937 года в класс Фелис приходит «полуарийская» школьница Ольга Зельбах. Фис сразу проникается доверием к полноватой, постоянно грызущей ногти Ольге. Летом они ездят после занятий в бассейн в имперский спортивный комплекс, зимой ходят друг к другу в гости, устраиваются на диване, хихикают и говорят о сексе. Ольга, двумя годами старше Фис, полностью невинна в этом отношении, и Фис играет здесь главную роль. В их разговорах постоянно возникает тема лесбийской любви. Это производит на Ольгу сильное впечатление, а Фис добавляет еще кое-что: якобы в детстве она перенесла операцию, что-то, связанное с яичниками, и с тех пор у нее появились эти «лесбийские» чувства. Ольга прямо-таки одержима мыслью о том, чтобы быть достойной дружбы племянницы Лиона Фейхтвангера. Фелис, подобно дяде, хочет быть писательницей, и подружки шлифуют свой стиль, сочиняя любовные письма. «Должен быть культ чувства», — утверждает Фис, и тогда возникают воображаемые персонажи, которым адресуются нежные письма. У Ольги это русский, которого она называет «Вася».

К Пасхе 1938 года лицей Бисмарка преобразовывается в высшую школу для девочек, названную по имени жены Бисмарка, Иоганны фон Путкамер. 22 июля для евреев вводятся идентификационные удостоверение с буквой «е». Осенью в классе остается только одна «чистокровная» еврейка. Фис остается в одиночестве — в полном смысле этого слова.

11 октября 1938 года Фис получает свой последний табель. «Фелис по-прежнему сохраняет свое реноме среди одноклассниц», — пишет штудиенрат Герхардт в характеристике. Единственная оценка «очень хорошо» у Фелис по английскому языку.

Но шансы попасть «туда» невелики. Когда после присоединения Австрии к гитлеровской Германии в марте 1938 года положение евреев ухудшается и постепенно становится очевидным, что мировое сообщество не в состоянии справиться с потоком беженцев, президент США Рузвельт созывает конференцию с целью создания новой международной организации помощи беженцам. Представители 32 национальностей приезжают в июле 1938 года во французский курортный город Эвиан-ле-Бэн. На открытии конференции Соединенные Штаты предлагают принимать беженцев из Германии и Австрии без ограничений, ведь это шанс для 27 370 человек. После чего делегаты друг за другом приносят свои извинения в связи с малыми возможностями своих стран в отношении приема беженцев. Британская делегация не допускает никаких дебатов по поводу британского мандата на Палестину и дает понять, что перенаселенная и страдающая от безработицы Великобритания не в состоянии принимать еврейских беженцев.

Когда в «имперскую хрустальную ночь» по всей Германии горят синагоги и десятки тысяч евреев оказываются загнанными в концлагеря, ужаснувшийся мир реагирует кратковременной симпатией по отношению к евреям. Нидерланды, Бельгия, Франция и Швейцария впускают тысячи человек без паспортов и денег и даже после закрытия границ не высылают нелегальных беженцев обратно. «Я не могу поверить, — возмущается президент США Рузвельт, — что подобные вещи могут происходить в цивилизованной стране в двадцатом веке». Но когда ему задают вопрос о возможности внесения изменений в закон об эмиграции, он ссылается на квоты отдельных штатов, определенные в законе об эмиграции от 1924 года.

После «имперской хрустальной ночи» даже самым любящим родину евреям стало ясно, что было бы благоразумно на время отказаться от родины. Кто может, пытается покинуть страну. Но после 9 ноября аннулируется Хааварское соглашение, на основании которого 30 000 евреев могли эмигрировать в Палестину. И если в предыдущие годы, после удержания 25-процентного имперского налога остаток капитала мог быть вывезен за границу, то с июня 1938 года какой бы то ни было вывоз капитала запрещается.

В 1938 году страну покидают 140 000 человек. Остаются, в основном, старики и одинокие женщины. Половину еврейского населения теперь составляют люди старше пятидесяти лет. Хоть женщины и проявляют большую, чем мужчины, готовность воспользоваться шансом и эмигрировать, но у мужчин больше возможностей уехать за границу, чем у женщин. Женщины идут туда, где они больше всего нужны. Они находят работу сиделок, медсестер и учительниц в еврейских благотворительных организациях, от которых становится зависимы все больше людей. В кухнях при общинах женщины готовят для тех, кто уже не может готовить для себя сам. Ещё женщины остаются, если они чувствуют себя ответственными за своих престарелых родителей. В 1932 году среди немецких евреев женщины составляют 52,3 процента, в 1939 году — уже 57,5 процента.

15 ноября 1938 года заканчиваются и для Фелис ее школьные годы. Отныне евреям запрещено посещать государственные школы. «После гнусного парижского убийства ни одного немецкого учителя и ни одну немецкую учительницу больше нельзя заставить давать уроки еврейским школьникам», — гласит указ имперского министерства воспитания. «Также само собой разумеется, что для немецких школьников и школьниц непереносимо сидеть с евреями в одном классе. Расовое разделение в школах хоть и было в последнее время в основном проведено, но тем не менее осталось какое-то число еврейских учеников, которым отныне не может быть дозволено посещать школу совместно с немецкими мальчиками и девочками».

Входящая в это число Фелис получает свое свидетельство об оставлении школы «по распоряжению господина имперского министерства воспитания», подписанное классным руководителем Герхардтом и директором доктором Фридрихом Абэ. Вальтер Герхардт дает свою последнюю оценку: «Фелис была спокойной и дружелюбной, одаренной и прилежной ученицей».

Следующие страницы зачетной книжки Фелис остаются пустыми. Ей шестнадцать лет. Она уносит с собой немецко-английский словарь из школьной библиотеки. «Украден 2.11.38», дерзко отмечено зелеными чернилами на внутренней стороне обложки.

Соученицам 16 ноября 1938 года кратко сообщается, что Фелис отныне не посещает школу. Никто не задает вопросов, но всем все ясно. Теперь и для Ольги наступает страшный момент, длящийся много недель. К Фелис никто не приходит. Однажды Ольга случайно встречает ее на улице. Фис выглядит несчастной и потерянной. Ольга приглашает ее к себе домой. Луиза Зельбах видит всю мировую скорбь во взгляде девочки, и ее материнское сердце тотчас же открывается ей навстречу. Живущая в «привилегированном смешанном браке» еврейка строго управляет своим семейством, в котором Фис скоро становится как бы четвертой дочерью. Луиза Зельбах капризна, остроумна и склонна к театральным выходкам. Ее власть над домашними опирается не столько на громкость ее голоса, сколько на ее способность мучить окружающих. И она полностью непредсказуема. Посреди веселого разговора она может вдруг вспомнить о старых грехах, о которых больше не помнит никто из присутствующих. И все-таки мамочкина квартира на Фриденауер-штрассе — приют тепла и гостеприимства. Иногда Фис и Ольга серьезно спорят со своей красивой соученицей Лизл Пток о будущем мира, читают Маркса, Спинозу, Брехта и Тухольского, иногда, сидя задом наперед на стульях, играют под мамочкино фортепианное сопровождение в «Путешествие в Иерусалим». Фелис снова нашла семью.

Высшая школа для девочек Иоганны фон Путкамер называется сегодня высшей школой Хильдегард Вегшайдер. Хильдегард Вегшайдер была до 1933 года представительницей Пруссии от СПГ в ландтаге. О 58 еврейских школьницах, которые посещали школу в 1937 году, не напоминает ни школьная хроника 1989 года, ни памятная доска.

Теперь и Шрагенхаймы начинают усиленно искать возможность эмигрировать. 22 октября 1938 года по решению официальных инстанций Шарлоттенбурга Ирена объявлена совершеннолетней, и между ней и несовершеннолетней Фелис заключается договор «о разделении наследства». На 31 октября 1938 года имеются в наличии следующие оставшиеся от отца ценности, разделенные пополам между Иреной и Фелис:

1. Ценные бумаги

а) в отделении вкладов Прусского Государственного банка в Берлине на сумму 94 448,75 рейхсмарок;
б) 1 пай в корпорации Ханотай ЛТД, хозяйственное и поселенческое общество, Тель-Авив, земельные акции (5% земельный заем 1934 года), номинальная стоимость 814 522 палестинских фунта. При пересчете на немецкую валюту с учетом среднего курса палестинского фунта сумма составляет 3 373,64 рейхсмарки;
в) в отделении вкладов Хаавара Лимитед в Тель-Авиве на имя сестер Шрагенхайм: 162 акции Керем-Каемет-Леизраель, каждая стоимостью 6 палестинских фунтов, что составляет 972 палестинских фунта и состветствует 7 916,60 рейхсмаркам.

2. Драгоценные украшения на сумму 745 рейхсмарок.

3. Платежные требования на сумму 2 339,09 рейхсмарок.

Наследуемая сумма составляет таким образом 106 483,99, следовательно, 54 411,54 рейхсмарок для каждой из сестер.

 

162 акции Хаавара Лимитед делятся не поровну в пользу Фелис (112:50), чтобы обеспечить ей возможность выезда в Палестину. Если ей удастся покинуть Германию, Ирене будет возмещена ее часть.

К этому времени Ирена, после двухлетнего пребывания у родственников в Стокгольме, возвращается в Берлин, где она, вероятно, вплоть до «хрустальной ночи» посещает одну из коммерческих школ. Она оставила лицей Бисмарка в 1936 году, чтобы, как написано в свидетельстве об оставлении школы, «посещать школу за границей». В 1939 году она уезжает в Лондон и в феврале 1940 года начинает работать медсестрой в госпитале Святого Панкратия. Первое сохранившееся известие от нее, переданное Фелис через Красный Крест, датировано 4 апреля 1942 года.

6 апреля 1939 года адвокат Элгар фон Фрагштайн, официальный опекун Фелис, сообщает Кэте Шрагенхайм, что он считает разумным разделение между Иреной и Фелис денег, находящихся на счетах за границей и внутри Германии, и перечисляет ценные бумаги, которые находятся в распоряжении Фелис для того, чтобы иметь возможность эмигрировать ей вместе с Кэте.

16 января Континентальный Национальный банк Илинойса и Чикагская трастовая компания подтверждают американскому консулу, что доктор Вальтер Каревски, дядя Фелис и брат ее умершей матери, вместе со своей женой имеют сбережения в размере 2 091,04 американского доллара. Доктор Каревски, который на новой родине называет себя Вальтером Карстеном, с июня 1936 года живет в США. 20 января он подписывает нотариально заверенное поручительство (aфидавит) для Фелис, «домашней хозяйки» по профессии, которая из-за «условий в Германии» просит разрешения на въезд в Соединенные Штаты. Еще один афидавит подписан Дженни Л. Бран, которая прожила всю свою жизнь в США и которая вносит свое имя в желтый формуляр как двоюродная сестра Фелис второй степени. 18 января Тель-Авивская трастовая компания Хаавара Лимитед дает «Британскому паспортному ведомству» подтверждение, что в вышеназванном Англо-Палестинском банке хранятся ценные бумаги на сумму 12 000 рейхсмарок, положенные на имя обеих дочерей умершего доктора Шрагенхайма.

С 6 декабря 1938 года евреям не разрешается больше ходить по некоторым улицам в центре Берлина. Определенные участки Вильгельмшрассе и Унтер ден Линден определяются как запрещенные для евреев.

Герд Эрлих

Все проходит, и страсти, кипевшие в ноябре 38-го года, тоже улеглись. Жизнь шла дальше «нормально». Хотя толпы людей продолжали штурмовать консульства, эмигрировать было нелегко. Кроме разрешения на въезд в какую-нибудь страну, которое само по себе добывалось с трудом, нужно было еще получить в гестапо разрешение на выезд. На Курфюрстенштрассе было открыто паспортное бюро, и поход туда не сулил ничего приятного. Лично я дальше консульства не продвинулся. […] Вообще-то такой уж страшной наша жизнь не была. У нас еще были большие квартиры, и на улице можно было чувствовать себя в относительной безопасности. Но уже нельзя было пройтись по Курфюрстендамм или совершить какое-либо подобное «преступление». В подобных случаях людей арестовывали. Полицейские имели строгие указания насчёт совершения подобных ошибок, наказуемых вообще-то предупредительным штрафом в размере одной рейхсмарки, применять по отношению к евреям самые строгие меры. Я знаю случаи, когда евреи попадали в тюрьму и затем в концлагерь за незначительные нарушения правил дорожного движения. Я сам был задержан сержантом за то, что ехал на велосипеде по запрещенной улице. По каким-то оставшимся мне неизвестными причинам полицейский чиновник не занес это в протокол; во всяком случае, ход делу не был дан.

С 1 января 1939 года евреи должны во все документах добавлять к своей фамилии имя Сара или Израиль. Фелис становится Фелис Рахель Сара Шрагенхайм. Евреям запрещается посещать общедоступные театры, кино, концерты и кабаре. Существующие под эгидой еврейского культурного общества театры и кино остаются последними местами, в которых евреи могут отвлечься от беспросветности своей повседневной жизни. 9 января открывается задуманная Альбертом Шпеером «новая рейхсканцелярия», 24 января — «имперское бюро по еврейской эмиграции».

Берлинцы жалуются, что заканчивается кофе. «Немцы, пейте чай!», — призывают продавцы кофе. Так как теперь предписания для евреев обнародуются только в Еврейском листке новостей, «арийцам» легче закрывать глаза на то, что происходит перед дверью их дома.

«Если международному финансовому еврейству в Европе и за ее пределами удастся ввергнуть народы в еще одну мировую войну, — грозит Гитлер в адрес Вашингтона 30 января 1939 года в своей традиционной речи по поводу годовщины взятия власти, — то результатом будет не большевизация земли и последующая победа еврейства, а уничтожение еврейской расы в Европе».

4 февраля 1939 года бабушка Фелис Хульда Каревски предоставляет в американское консульство афидавит своего сына Вальтера вместе с дополнительным афидавитом американского гражданина коммерсанта Сэма Малинга, жена которого Хазель является подругой Хульды Каревски. Сэм Малинг официально подтверждает, что он живет в пятикомнатных апартаментах в Чикагском Бич-отеле, что его ежемесячный доход составляет 1 500 долларов и что он обладает личными сбережениями на сумму более чем 50 000 долларов. Он подчеркивает, что всегда был законопослушным гражданином и никогда не был арестован за какое-либо преступление или за иную провинность. Он также не является членом какой-либо группы или организации, целью которой является разрушение существующего государственного порядка. Насколько он знает, то же самое можно сказать и о заявительнице. 70-летняя Хульда Каревски сообщает американскому консульству, что в своем заказном письме от 22 декабря 1938 года она просила о предоставлении ей номера в очереди на выезд и сейчас просит об ускорении процедуры, потому что ее сын является важной персоной и Хульда Каревски срочно необходима ему для ведения домашнего хозяйства.

Начиная с 21 февраля 1939 года евреи должны сдать все имеющиеся у них предметы из золота, серебра и платины (за исключением обручальных колец), а также жемчуг и драгоценные камни. В конце апреля издан закон о съеме жилья евреями. Отныне самим жильцам дома предоставлено право решать, «с какого момента присутствие в доме еврейских квартиросъемщиков становится для них тягостным». Евреев, которые должны освободить свои квартиры, переселяют в «еврейские дома». Шрагенхаймы, вынужденные покинуть Зибельштрасе, переезжают к Хаммершлагам, родителям Кэте, в десятикомнатной квартире которых в берлинском районе Халензее поселяется все больше и больше евреев.

Во второй половине мая 1939 года Фелис сдает в частной еврейской школе Калиски в берлинском районе Далем экзамен по английскому языку и начинает ждать «дня Х».

Эмигранты могут взять с собой десять рейхсмарок наличными. Нарушение этого предписания чревато концлагерем или чем-то еще более худшим. Арийские немцы, которым разрешается выезжать за границу, всегда отправляются туда элегантно и дорого одетыми, чтобы вывезти меха и драгоценности своих еврейских друзей. В подвалах и на чердаках скапливается еврейское имущество, «отданное на сохранение».

Официальная «еврейская политика» немецкого рейха остается вплоть до лета 1941 года ориентированной на эмиграцию всех живущих в Германии евреев. Из 140 000 эмигрировавших в 1938 году евреев Южная Америка принимает 20 000, и Палестина — 12 000 легальных и неизвестное, но внушительное число нелегальных беженцев. Примерно 30 000 евреев удается эмигрировать в Соединенные штаты. Остальные застревают в западноевропейских транзитных странах: во Франции, Англии, Бельгии, Нидерландах и Швейцарии. Когда становится ясно, что за океаном для беженцев слишком мало места, транзитные страны начинают закрывать свои границы. Десятки тысяч людей осаждают иностранные консульства, но списки ожидающих заполнены уже на годы вперед. В мае 1939 года британское правительство вплоть до 1944 года ограничивает число эмигрантов в Палестину — 10 000 в год, плюс еще 25 000 беженцев, чьи родственники могут за них поручиться.

Среди тех, кому удается эмигрировать в Соединенные Штаты, оказывается и лучшая подруга Фелис Хилли Френкель. В упаковке бинтов она перевозит через границу украшения матери Фелис.

15 марта 1939 года «Союз помощи евреям Германии» подтверждает, что в феврале 1937 года Фелис сдала перед экзаменационной комиссией лицея Бисмарка экзамен по ведению домашнего хозяйства и поэтому «может получить место экономки в Англии». Со времен того кулинарного курса (во втором классе) прошла через десятилетия маленькая линованная школьная тетрадь Фелис с рецептами шоколадного супа с макаронами, жареных котлет, панированных и непанированных, голландского соуса, песочного пирога, рассыпчатых пирожных, манного пудинга, катрайнского солодового кофе, супа на бульоне с кусочками яйца, рагу из дичи, яблочного супа...

16 марта 1939 года доктор Израиль Эрнст Якоби подтверждает по-английски, что Фелис «абсолютно здорова душевно и физически» и не страдает никакими заразными болезнями. 1 апреля в полицейском управлении на Александер-плац ей снимают отпечатки пальцев. 18 апреля председатель еврейской общины на Ораниенбургер-штрассе сообщает Фелис Саре Шрагенхайм, что для нее установлен эмиграционный налог — 2.080 рейхсмарок, и предлагает ей перевести на счет еврейской общины в Частно-коммерческом банке ценные бумаги, покрывающие эту сумму.

9 мая 1939 года американское генеральное консульство на Герман-Геринг-штрассе сообщает Ирене и Фелис, что они внесены в список ожидающих возможности выезда под номерами 43015-b и 43015-c. «В данный момент нельзя сказать, когда для Вас возникнет такая возможность, но о состоянии дел Вы будете своевременно информированы».

11 мая Фелис испрашивает у председателя берлинского финансового ведомства разрешения на вывоз двух серебряных столовых приборов, каждый на четыре персоны, одного маленького кольца для салфеток, одного браслета, одной солонки и одной пилочки для ногтей. К заявлению приложен список предметов, которые она предполагает взять собой. Предметы эти пронумерованы, и рядом с каждым указан год покупки.

2 ручных полотенца, 1 двойной браслет, 1 утюг, 1 маленькая гладильная доска, 2 банных полотенца, 1 шляпа, 1 плащ, 1 шерстяной жилет, 5 вешалок, 1 платье, 4 блузки, 1 дюжина носовых платков, 4 пижамы, 1 зонтик, 2 костюма, 2 бюстгальтера, 2 брюк, 2 нижние рубашки, 2 пары обуви, 1 пара домашних тапочек, 1 пальто, 1 одежная щетка, 1 нессесер, 1 будильник, 1 льняные брюки, 1 пара перчаток, 1 шапка, 2 пояса для блузок, 1 ручное зеркальце, 2 чулочных пояса, 2 пудреницы, 2 карманных гребня, 4 кошелька, 1 сумочка, 1 пара галош, 1 настенные часы, 2 пояса, 1 халат, 1 коробочка граммофонных иголок, 1 пара спортивной обуви, 1 папка для бумаг с документами, 5 лент, 2 мешочка для обуви, 2 воротничка, 1 бритва, 2 пинцета, 1 маленький фотоальбом, 3 словаря, 6 книг, 2 чемодана, 1 саквояж, 1 шляпная коробка, 1 чемоданчик для бумаг, 1 банное полотенце, 1 шляпа, 1 походная аптечка, 3 марлевых бинта, 6 пар чулок, 3 куска мыла, 2 пары перчаток, 1 шапка, 4 стиральных пакета, 3 рукавички для купания, 2 мочалки, 2 гребня, 4 щетки, 5 тюбиков крема, 3 тюбика зубной пасты, 4 упаковки бинтов, 4 пакета стиральных средств, 2 вуали, 4 упаковки ваты, 10 бигудей, 3 флакона духов, 1 бутылочка пятновыводителя, 20 различных медикаментов, 1 коробочка булавок, 4 коробочки пудры, 2 тюбика губной помады, 2 карманных гребня, 4 коробочки зажимов для волос, 3 тюбика шампуня, 1 карманное зеркальце, 1 кошелек, 1 бутылочка чернил, 1 точилка для карандашей, 4 карандаша, 4 коробки карандашных стержней, 2 упаковки бумаги для писем, 2 перьевые ручки, 1 коробочка для перьев, 2 сумочки для документов, 1 штопальный гриб, 3 ножниц, 3 пояса, 2 коробочки штопальных ниток, 12 пар манжет, 2 мешочка для обуви, 5 лент, 5 коробочек булавок, 2 карманных календаря, 2 цветных ленты, 1 мешочек для чулок, 1 кольцо, 1 термометр, 1 солнцезащитные очки, 2 блока бумаги для писем, 1 ящичек с обувными щетками.

Фелис старательно перечисляет также те немногие книги, которые собирается взять с собой:

Рингельнац: «Стихотворения»; Калеко: «Стихотворения»; Нелькен: «Я за тебя»; Клабунд: «Новеллы»; Чехов: «Рассказы»; Селар: «1066 and all that»; Гёц: «Жалоба»; Шпёрл: «Об этом можно спокойно говорить»; Калеко: «Книга для чтения»; Анет: «Женщины»; Вильдганс: «Стихотворения»; Райман: «Карл Мей»; Вэшер: «Мысли»; Гитри: «Улица любви»; Финк: «Каучуковый требник»; Слезак: «Книга слов»; Киш: «Репортер»; Цельвекер: «Его дочь», «Петер»; Мопассан: «Милый друг»; Принц: «Стихотворения»; Вайншенк: «Актер»; Шопенгауэр: «Сочинения»; Муасси: «Жизнь»; Ландауэр: «Палестина»; Вильде: «Мудрости»; Вильде: «Пьесы»; Рильке: «О Боге»; Шелленберг: «Арабские ночи»; Атлас мира, издательство Кнаурса; Мунте: «Книга о Святом Михаэле».

После смерти отца каждая из сестер получила наследство, которого им хватило бы на четыре года жизни в эмиграции. На тонкой линованной бумаге, исписывая лист за листом, Фелис перечисляет вещи и предметы, которые она считает необходимым взять с собой. На своей английской пишущей машинке с зеленой лентой она ведет учет содержимого «серого железного военного ящика», одного из трех ящиков, которые в гамбургском транспортном агентстве «Эдмунд Франковиак и К°» — при ежемесячной плате за хранение в размере 4,20 рейхсмарок — ожидают возможности отправиться в путешествие.

Обезьянка, мешочек для хлеба, 1 пара носков, 1 пара лыжных ботинок, 2 пары лыжных перчаток, 1 пара резиновых сапог, 7 спортивных рубашек, 2 лыжные ленты, 2 шапочки, 4 халата, 1 фартук, 3 пары тренировочных брюк, 3 спортивных рубашки, 2 купальника, 1 пара шорт, игрушечные собачки, 1 шерстяная блузка, 1 пляжные брюки, 6 пар носков, 5 пар гольфов, 10 пар чулок, 4 ящичка бинтов, 4 пакета ваты, 8 вешалок, 1 льняное платье, 4 цветные ленты, 5 тюбиков зубной пасты, 1 марлевый пояс, 6 кусков мыла, 4 пакета стиральных средств, 2 пленки для фотоаппарата, 1 пара тапочек, 1 пара деревянных башмаков, 1 ящичек с обувными щетками, 2 упаковки бумаги для писем, 25 конвертов, 1 баночка О-Мед, 3 мочалки, 6 марлевых бинтов, 1 бутылочка спектрола, 1 бутылочка инспирола, 1 щеточка для ногтей, 3 пакета ваты, белье, 1 дюжина носовых платков, 1 утюг, 1 игрушка, 4 бутылочки шампуня, 1 упаковка туши для ресниц, 2 ящичка значков, 1 сумочка, 1 пинцет, 1 белая сумочка, 5 пижам, 1 пара белых шорт, 5 бельевых гарнитуров, 2 бюстгальтера, 2 пояса для чулок, 1 коричневый зимний костюм, 2 пары чулок, 3 блузки, 1 полотенце, 9 вешалок, 5 зимних платьев, 1 вечернее платье.

Следующее