Предыдущее

Страдания по Лазареву

Рассказ-дневник

22 февраля.

Сегодня в моей серой жизни произошло необыкновенное событие, и я решила записать свои впечатления, чтобы лучше во всем разобраться. Такое бывает редко, но мне вдруг ни с того ни с сего помог один человек. В наше время, когда никто бесплатно и шага не ступит, когда за каждую мелочь: гвоздь или рейку — приходится выкладывать несколько тысяч или бутылку ставить, тут такое бескорыстие...

Я измоталась со своей новой квартирой. С тех пор, как я ее получила, почти вся зарплата уходила на магарычи, даже на питание еле-еле хватало. А о том, чтобы купить что-нибудь из одежды себе или сыну, и речи не заходило. Только раз в неделю могла себе позволить мороженным ребенка угостить.

Просто не знаю, как концы с концами свожу. И никакого просвета впереди. Наверное, я неправильно живу и надо что-то менять. Но как? Конечно, успокаивает то, что сейчас всем тяжело, поэтому и забыли люди о бескорыстной помощи. Но, оказывается не все забыли...

Все началось с того, что улеглись первые восторги, связанные со свалившимся на меня счастьем — получением квартиры, и осталась я одна со своими проблемами. Только человек, который никогда не вселялся в новую квартиру, не знает забот русского новосела, если, конечно, тот недостаточно «новый» . Оказалось, что в моей долгожданной квартире жить практически невозможно из-за жуткого холода, потому что мои апартаменты располагаются как раз над аркой: полы обжигают своей ледяной поверхностью, а урезанные кем-то из экономии батареи не обеспечивают тепла и кажутся ненужной уродливой деталью интерьера. Сердобольные соседи высказали предположение, что в такой квартире положено дополнительное утепление, и посоветовали идти в ОКС, стукнуть кулаком по столу и потребовать причитающееся.

О В.А. Лазареве — начальнике ОКСа нашего завода — ходили самые разнообразные слухи, но все сходились на одном, что человек он неординарный. Он часто конфликтовал на планерках со всеми, вплоть до директора, но все равно, пользовался уважением и авторитетом. Обладая внешностью героя-любовника, ни разу не был замечен в амурных приключениях. На заводе слыл неподкупным, но не производил впечатления бессеребренника. Несколько раз, когда мне приходилось замещать начальника ПЭО, мы встречались на совещаниях, но наше общение заключалось только в обмене парой ничего не значащих фраз на производственную тематику. Этого, конечно же, недостаточно, чтобы обращаться к человеку по личному вопросу, тем более, как теперь принято говорить, «шкурному».

Перед кабинетом Лазарева я несколько раз мысленно прорепетировала свой монолог, но как только вошла, поняла, что придется перестраиваться на ходу. Первое, что бросилось мне в глаза, был черный переплет «Библии». У меня сразу создалось впечатление, что это не случайная книга на столе — ей было отведено свое определенное место. Приготовленная мною тирада была явно неуместна, и я ничего не стала ни требовать, ни просить, а просто обрисовала свою ситуацию и попросила совета. Он очень внимательно выслушал меня и спокойно произнес:

—Позвоните через неделю, может быть, я что-нибудь придумаю.

Но ждать неделю не пришлось. Через два дня Лазарев позвонил мне в отдел и спросил, когда я буду на новой квартире, чтобы можно было завезти стройматериалы. Я ответила, что обычно я сразу же после работы бегу туда, чтобы все доделать и побыстрее переселиться.

—Тогда, давайте завтра, в семнадцать тридцать, и не опаздывайте, пожалуйста, чтобы люди не ждали на морозе.

Я даже опешила от неожиданности и быстро стала прикидывать, у кого бы занять денег, чтобы рассчитаться. Но на мой вопрос, сколько я буду должна, Виктор Алексеевич даже обиделся, сказав, что ни о каких долгах и речи быть не может — он от чистого сердца, по велению души, а я оскорбляю его разговорами о каких-то деньгах.

И сегодня вечером в дверь моей новой квартиры постучали. Четыре незнакомых мужика внесли несколько рулонов линолеума, листы ДВП и дополнительные секции батарей. Я, конечно, предложила бутылку, но они отказались, сказав, что с ними уже рассчитались, а по два раза за одну работу они получать не приучены. Как в сказке, честное слово! Но сказка-то сказкой, а что же мне делать с В.А.? Я прекрасно понимаю, что за эти материалы он не из своего кармана платить будет, списал небось уже, и не на одну квартиру, но все таки... Старался же человек, и старался для меня. Надо, хотя бы, бутылку коньяка преподнести. Завтра же пойду и поговорю. А то как-то неудобно получается.

23 февраля.

Я не могу описать впечатление от сегодняшнего визита к В.А. Оно по крайней мере, двойственное: с одной стороны, я чувствую себя обязанной Виктору Алексеевичу, с другой — я им восхищена. Такого человека я еще не встречала. В наше время, когда все давно забыли что такое доброта и сочувствие, Виктор Алексеевич снова удивил меня.

—Вы мне ничего не должны,— опять сказал он.— Поверьте, ваша квартира отделана строго в соответствии с проектом, и формально мы никакой ответственности за низкую температуру в ней не несем. Но что-то подсказало мне, что я должен Вам помочь, причем бескорыстно. Правда, из-за этого мне пришлось пойти на некоторые нарушения, поэтому, чем скорее Вы забудете об этом, тем лучше. Кстати, завтра с утра я пришлю к Вам рабочих, постарайтесь быть дома, и на этом давайте закончим наш разговор.

—Поймите, Вы ставите меня в неудобное положение,—возразила я.—Я буду чувствовать себя обязанной.

—Зря. Мне это было нужно больше, чем Вам. Может быть, это я Вам должен быть благодарен за предоставленную возможность сделать доброе дело.

—Я не совсем понимаю... Но в таком случае, можно Вас пригласить на новоселье?

—Ничего не могу обещать. На новоселье у Вас и без меня будет много народу. Поэтому, вряд ли, мне стоит там появляться. Но еще раз пообщаться с Вами мне бы хотелось.

13 марта.

Моя работа абсолютно никому не нужна. Каждый месяц я составляю экономический анализ деятельности подразделений завода для директора. Но иногда мне кажется, что никто мои отчеты не читает, и они сразу же отправляются в архив. У меня даже возникла мысль вставить в текст какой-нибудь анекдот и таким образом проверить, просматривает ли хоть кто-нибудь то, что я так старательно еженедельно готовлю. Мне необходимо было поговорить с кем-нибудь об этом. Только один человек мог бы дать мне разумный совет. Человек, мысль о котором не оставляла меня все эти дни. И я решилась зайти к Виктору Алексеевиче на минутку, а проговорили мы с ним больше трех часов.

Оказывается, Виктор Алексеевич тоже не доволен своей работой. В свое время он мечтал быть архитектором и, вообще, считает, что человек может обрести душевное равновесие только через творчество. У него много увлечений: рисует, занимается фотографией, недавно видеокамеру приобрел. Я слушала и думала о том, какой он интересный человек. Моя жизнь по сравнению с его жизнью — жалкое бесцветное прозябание.

—Но недавно,—сказал он,— Я открыл для себя еще один источник отдохновения — обратился к религии. В прошлый раз, я перехватил Ваш недоуменный взгляд, когда Вы заметили «Библию» на моем столе. Это не рассчитано на эффект. Я, действительно, постоянно обращаюсь к ней и твердо уверен, что только с помощью христианства можно познать истинные законы гармонии и справедливости.

Он рассказывал и рассказывал о наших делах, которые неизвестно во что еще выльются, о наших неблаговидных поступках и мыслях, за которые все равно придется расплачиваться или нам самим или нашим детям, о Боге, о котором все забыли... Многое я сегодня узнала, даже сейчас трудно вспомнить все сказанные им слова. Главное то, что Виктор Алексеевич, осознав, как он неправильно жил, теперь решил творить добро, очищать свою, насколько он понял, грязную карму. Еще он мне рассказал о том, что многое стало на свои места, когда он прочитал книгу С.Н. Лазарева «Диагностика кармы». Я, естественно, поинтересовалась, не родственник ли ему этот С.Н. Лазарев, на что он ответил:

—Да, неплохо было бы иметь такого родственника, но увы...

28 марта.

Кажется, ремонт продвигается к заключительной фазе. Не писала очень долго, потому что не было свободной минутки, все время посвящено работе, квартире, «Диагностике кармы» и разговорам о религии (ясно с кем). Я, наверное, тоже скоро буду, как и он, во всем этом разбираться. Божий человек, больше сказать даже нечего.

Скоро, через месяц, у Виктора Алексеевича день рождения, что же ему подарить? Главное, чтоб жена его ничего не заподозрила. Грех разбивать чужую семью, притом еще ничего, кроме разговоров на религиозные темы, у нас и не было.

28 апреля.

С тех пор, как начались наши разговоры с Виктором Алексеевичем, я живу как бы новой жизнью. Все мои предыдущие, да и нынешние, отношения с мужчинами кажутся поверхностными и пошлыми. Долгое время я была подвержена общепринятому мнению о невозможности духовного общения между представителями разных полов, мнению, которое, по своей сути, свойственно людям, находящимся на низкой ступени развития. Я знаю, что тоже долго находилась на этой низкой ступени. И для того, чтобы подняться, нужно было встретиться с необыкновенным человеком, обладающим неординарным умом и особым возвышенным складом души. Нужно было столько передумать и переоценить.

Я часто представляю себе, что он тоже думает обо мне. Наверное, мои рассуждения на интересующие его темы представляются убогими, полными штампов и банальностей. Но я самосовершенствуюсь: читаю, размышляю — хочу составить обо всем собственное мнение, а в разговорах с ним тщательно подбираю слова, стараюсь, хоть как-то, соответствовать. Странно, недавно еще незнакомый человек приобрел надо мной такую власть... Но видно, это власть Слова Божия. Это было предопределено свыше.

Но главное, как живут люди, не задумываясь о вечном? По-моему, отсутствие подобных мыслей не облегчает им жизнь, но ограничивает и обедняет. Их мучают разнообразные глупые страхи. А избавляться от них никто не хочет, потому что это связано с принятием ряда непонятных им категорий, таких как ДУША, БОГ, а это слишком сложно, и требует большой серьезной внутренней работы.

Разговоры женщин, моих сослуживиц, для меня просто смешны. Настолько смешны, что мне стало стыдно принимать участие в их болтовне. Так что, наши бабы стали на меня косо поглядывать. А мне жутко от бессмысленности их существования.

29 апреля.

Сегодня день рождения Виктора Александровича. Мы сидели в его кабинете — пили шампанское с конфетами и разговаривали, разговаривали, разговаривали... Человек может себе позволить иногда немного расслабиться и излить душу ближнему, и он стал рассказывать о том, как тяжело здесь работать, когда директор ничего не смыслит в строительных делах, бухгалтерия не платит по счетам, рабочие то простаивают, то воруют, иначе, как им жить, когда зарплату на два-три месяца задерживают. Я опять пригласила его к себе в гости, но он вежливо отказался, сказав, что на полтора месяца уезжает за границу, в командировку. Мы решили вернуться к этому вопросу после его возвращения.

Разговор снова перешел к теме религии. Виктор Алексеевич настаивал на том, чтобы я немедленно сходила в церковь на исповедь и причастие. Потому что человек, верящий в Бога, тем более, христианин, должен обязательно не только регулярно исповедоваться, но и участвовать во всех ритуалах, связанных с богослужением. Ведь ритуал на то и создан, чтобы, выполняя его, мы могли бы ближе подходить к осознанию Бога, своего служения Ему, укреплению веры.

—Человек грешен по своей природе,— говорил Виктор Алексеевич,— И я, и Вы, и все вокруг... Иногда хочется бросить все, всю эту безумную гонку за материальными благами: за лишним рублем, лишней тряпкой, лишней машиной — и уйти от всего этого в монастырь, где все время можно будет отдать замаливанию грехов и обретению милости Господа. Но не готов я, наверное, еще к этому. Слабый и безвольный человек. Научился зарабатывать деньги, но «не в деньгах счастье», а про душу только недавно вспомнил. Когда прочитал несколько книг, сходил в церковь на проповеди, на службы, на исповедь, я понял, как неправильно жил все предыдущие годы, какая у меня черная душа или карма (по Лазареву), мне стало не по себе. И только потом, усердно молясь и соблюдая заповеди, я почувствовал небольшое просветление. И тогда я понял — я на правильном пути.

Уже дома, когда я сидела и писала эти записки, я поняла как тяжело ему живется. Врагу не пожелаешь такой работы. Хотя у меня тоже не лучше: и платят мало, да и платить не за что. Я окончательно поняла, что моя нынешняя работа, точно, никому не нужна. На месте администрации я давно бы сократила мою должность. Но ведь платят, хоть и копейки... А где другую работу найдешь? Это же знакомые нужны, связи... Ладно, не будем о грустном. Вот интересная мысль пришла: чем больше знаю Виктора Алексеевича, тем больше чувствую себя ответственной за его жизнь. Может я влюбилась?

А каков он в постели? Вот бы что узнать. И спросить не у кого. Он почти, как святой. По-моему, еще ни разу жене не изменял за двенадцать лет супружеской жизни. Но может, я и ошибаюсь: чужая душа — потемки. В своей бы разобраться, а когда? Вверх взглянуть некогда. Нет, в постели я его не представляю, как ни пытаюсь... У меня даже в мыслях не укладывается, что мы сможем встретиться хоть раз не как товарищи, а как мужчина и женщина. Но если бы он предложил, я бы, конечно, не отказалась... Но по-моему, это невозможно. Такой человек не может даже думать об этом. У него же жена, ребенок, вера...

23 июня.

За всю неделю, как он вернулся из командировки, мы ни разу и не встретились. Он то на совещаниях, то на объектах, сколько я ни ходила по коридорам в его части корпуса, ни разу наши пути не пересеклись. Но сегодня он сам пригласил меня в свой кабинет. Лишь только я вошла, он сразу закрыл дверь на ключ и подсел ко мне. Мои руки оказались в его руках.

—Ты должна меня понять,— говорил он,— я живой человек. Я очень скучал без тебя, ты мне каждую ночь снилась. Я понял, что не готов еще стать монахом. Когда я вижу тебя, все во мне переворачивается, ты — мой демон искуситель. Я весь горю от желания и боюсь этого. Все люди грешные, и мне ничто человеческое не чуждо. Как мне хочется взять тебя сейчас и махнуть куда-нибудь подальше, где будем только мы вдвоем с тобой. Поехали! Решайся!

—Когда? Сейчас?— спросила я, ошарашенная таким поворотом событий.

—Да хоть сейчас. Что нам мешает?

В долю секунды у меня пронеслись целая толпа различных мыслей: сын у бабушки, в квартире порядок, и наконец-то это случится...., а работа? К черту всю работу! Нет, не могу, мне надо кое-что доделать...

—Давай завтра, у меня сегодня завал на работе, и отпроситься надо,— решила я оттянуть начало более тесных отношений и хоть как-то осмыслить произошедшую перемену.

—Хорошо. Значит, завтра с утра.

Весь день я ходила, как пришибленная. Только к вечеру голова чуть прояснилась, и можно разобраться, разложить все по полочкам. Если получится... Сколько раз я себе говорила, что не бывает дружбы между мужчиной и женщиной, любая такая дружба обязательно должна заканчиваться постелью, то есть, банальным сексом. Как это будет? Что у нас получится? И сможем ли мы продолжать дружить, как и раньше? Понятно, что я ему нравлюсь, мне он тоже нравится. Так что я, в самом деле, теряю? Ничего. Попытка не пытка. Завтра все станет на свои места. Как говорили раньше — утро вечера мудренее. Этой мыслью заканчиваю и ложусь спать.

25 июня.

Вчера я весь день была с ним, но так много впечатлений, что написать ничего не смогла. Что-то глобально у нас переменилось, поэтому буду писать как можно подробнее, может, сама что-нибудь пойму.

Мы встретились в назначенном месте в назначенное время. Он приехал на своей машине, посадил меня на заднее сидение и объявил программу нашего путешествия:

—Сейчас едем в Дивногорье, где в пещерах был раньше монастырь, ты там бывала? Нет? Я тоже. Говорят, очень красиво. Потом на Дон — искупаемся, позагораем. А вечером — домой, как ни в чем ни бывало. Устраивает? Тогда — поехали.

Он завел машину, и мы по каким-то закоулкам стали выбираться из города. На самом выезде стояли и голосовали две тетки с большими сумками. Он притормозил, оказалось нам по пути. Дальше мы ехали вчетвером, тетки громко разговаривали о своем, а я сидела, забившись в уголок, и думала о себе и о нем. Странно, такой момент: мы едем отдыхать, побыть вдвоем, но зачем же он взял попутчиков? Из-за потребности делать добрые дела, или просто, чтобы не разговаривать со мною. А я тут сижу, как настоящая жена. Нет, не настоящая: жены, обычно, сидят на переднем сидении — значит, как любовница, как человек без прав, но для наслаждений. А пока нет такой потребности — сиди, уткнувшись в свой угол, и молчи, терпи. Тетки, наконец, доехали. Виктор Алексеевич взял с них деньги, и этим отбил у меня намерение спрашивать о цели подвоза этих случайных попутчиц.: по пути, и на бензин сэкономил. Вот тебе и потребность делать добрые дела. Вот и божий человек. Ладно, думаю, посмотрим, что дальше будет.

Не прошло и часа, как мы добрались до старого монастыря в меловых горах. Монастырь здесь был еще до революции, потом всех монахов расстреляли, а монастырь за непригодностью его использования в народнохозяйственных целях стал разрушаться. Сейчас от него почти ничего не осталось, но мы оставив машину внизу, подошли к входу. Тяжелые деревянные двери оказались запертыми, близлежащие окна закрыты решетками. Обойдя вокруг почти весь монастырь, мы все-таки нашли, как можно забраться вовнутрь. Согнувшись в три погибели, пролезли в пролом в стене. Про себя я с удовольствием отметила правильность выбора одежды для вылазки: пробираться по проломам в джинсах значительно удобнее, чем в юбке: и на коленки можно стать, не ободрав их, и не демонстрировать нижнее белье, не вводить человека в искушение. Ему и без того, наверное, неймется. Хотя, он для меня, как святой, но все же, человек.

Монастырь, освещенный дневным светом, проникающим через зарешеченные окна, производил впечатление возвышенное и взывал к просветленности. В.А. подвел меня к полуразрушенному алтарю, зажег и поставил свечи. Опустившись на колени, мы долго молились, каждый о своем, но наши молитвы, произносимые полушепотом, переплетались в стройную песню, наполненную высшей духовностью и очищением. С оббитых фресок на нас смотрели лики святых. Меня охватило неизвестное доселе чувство приближения к Богу, ощущение его силы и власти на земле и на небе, над моими телом и душой. Никогда я не испытывала такого чувства, и меня распирала радость от этого общения с Богом.

Да, люди забыли не только о том, что есть Бог, но и о том, что у них есть душа. Весь мир погряз в бесполезной и бестолковой гонке за пресловутыми материальными ценностями. Честь, дружба, любовь получили денежную оценку и опошлились. Дружба нужна только для того, чтобы занять денег; честь, чтоб их отдать, а любовью называется обычный секс, и часто еще и за деньги. И неважно, как человек продает себя: в розницу, как проститутка, или оптом в браке. Сейчас мы скатываемся к гнилому западу, где сын, придя в гости к матери, оставляет ей деньги за ужин или обед. А демократичный американский народ, который полностью запутался в бесконечных судебных тяжбах, культе насилия и денег — ведь это же не только «потеря духовности, это же все отдача куда-то непонятно куда». Эти мордобои, ужасы и порнуха в их фильмах: они как нельзя более четко выражают деградацию общества. А все это у них называется — свобода.

А какие у них церкви? Каждый изощряется, как только может: и под рок-группу проповеди читают, и храмы стеклянные строят. Нет, это не для нас. Наша религия самая правильная в мире. Ты — прах: из праха родился, прахом живешь, из праха не вылезая, и в прах уйдешь. Ты — ничтожество, осознай свое место и терпи все невзгоды и испытания. Христос терпел и нам велел. Чем больше страдает твое тело, тем чище становится душа, тем более вероятно для тебя Царствие Божие. Не греши, не нарушай заповедей... Но кто их соблюдает? Согрешил — покайся! Исповедайся — поставь свечку, и можно снова жить в согласии с миром и Богом. Хорошо, что я родилась не в Америке, там гораздо труднее заслужить Божью благодать. Там ее покупают. Но пусть, они считают, что они верующие, но служат они не Богу, а Дьяволу. А каждому достанется по делам его. И будет плач и скрежет зубовный. Но что мне до них — они живут своей жизнью, своими проблемами. А мне своих достаточно.

Помолившись, мы пошли осматривать монастырь. Сколько раз бывала я в разных церквях и храмах, но нигде таких ощущений мне испытывать не приходилось. Там, в миру, и церкви мирские: эти злющие, вечно недовольные, командующие направо и налево бабки только отвлекали от Бога, эти постоянные требования денег, то за причастие, то за исповедь, только раздражали — здесь же — никого, только я, Бог и В.А. Мы обошли почти весь монастырь и вышли на такой балкончик: ровную, полукруглую площадку, вырубленную в меловой породе, с невысоким — сантиметров семьдесят — парапетом. Мы здесь снова остановились. Торжественность молчания и всей окружающей обстановки все усиливалась... Я не знаю, как долго мы так стояли, пока я не поняла, что В.А. обнял меня сзади, прижавшись ко мне всем телом. Я не почувствовала в нем мужчину, а только дополнительную лавину тепла и нежности. В.А. не гладил, не похотливо обнимал, а соединялся со мной в единое целое перед лицом Бога. У меня даже шевельнулась мысль: отдаться ему здесь, на этом балконе, — но она была с позором изгнана. Осквернять грязными делами храм Господний — это навлечь на себя кару небесную. Я на это не могла пойти. Похоже, и у Виктора Алексеевича шевельнулось что-то подобное в голове, но он тоже сдержался. Любовь должна быть чиста перед лицом Господа.

Я повернулась к В.А. Он не разжал объятий, а только слегка ослабил их. Его губы приблизились к моим, и прикоснувшись к ним, они зашептали бессвязные слова о греховности человека, о моей искусительной красоте. Услышав эти слова, я хотела отстраниться, но он не выпускал меня, а только сильнее прижимал к себе. Я тоже его обняла, и наши губы слились в долгом страстном поцелуе. Я таяла и плавилась от него. Казалось, еще немного — и все.

Возбужденные и сплошь греховные, стараясь не попадаться на глаза ликам святых, мы быстро выбрались из монастыря. Отойдя к машине, мы не могли больше сдерживаться. Виктор Алексеевич, путаясь в одежде, раздевал то меня, то себя, а я своими действиями, стараясь облегчить ему задачу, только мешала. Когда мы упали в траву, и я ощутила его в себе, у меня как будто наступило небольшое отрезвление. Много разных мыслей проскочило за несколько секунд, но потом я решила, что раз так вышло, надо сделать все от меня зависящее, чтобы мы оба смогли насладиться этим мигом любви. Не знаю почему, но мне это далось с трудом. То ли с непривычки заниматься этим на прохладной траве, вместо простыней, то ли после того возвышенного состояния в монастыре, но я не смогла полностью расслабиться, да и он, наверное, тоже не получил того, что ему хотелось. Получилось как-то просто и незамысловато, как свершившийся факт, не больше. Не скажу, что совсем никакого удовольствия я не получила, но и особенного ничего не было.

Одевались мы гораздо быстрее, чем раздевались. Каждый сам по себе. Потом сели в машину и поехали купаться на Дон. Подъехав к реке, мы решили пообедать. Стараясь не показываться ему на глаза, я переоделась в зарослях кустарника, пока он хлопотал за импровизированным столом. Мы сидели, говорили о монастыре. О нашем грехопадении не было сказано ни слова. Не знаю как у него, а у меня язык не поворачивался говорить на эту тему. Когда я выпила полбутылки вина, в голове у меня зашумело, настроение снова поднялось. В.А. не пил — за рулем, нельзя.

Собрав остатки обеда в сумку, мы пошли ближе к воде — искупаться. Не зря же ехали. Я шла в одном купальнике, а Виктор Алексеевич в брюках, хорошо, хоть рубашку снял, и с тремя сумками, на которых я сначала не обратила никакого внимания. Не дожидаясь его, я плюхнулась в воду. Поплавав немного, я стала выходить на берег и вдруг заметила, что он меня фотографирует. Как? Зачем? Почему он не предупредил? Я бы новый купальник одела. А то в этом старом, сама вся мокрая, как курица ощипанная. Я стала закрываться, не дав сделать ему больше ни одного кадра.

Когда вышла на берег и высказала все, что я думаю по этому поводу, он извинился за то, что не предупредил, что хочет меня поснимать, но я, мол, должна его понять. Он натура ищущая, творческая, в детстве очень увлекался и живописью и фотографией, а моя зрелая красота прямо требует немедленного запечатления на пленке, поэтому он и взял с собой два фотоаппарата и видеокамеру, и очень хочет, чтобы я позировала ему. Он знает, как необходимо представить меня в самом выгодном свете, как из моего тела сделать произведение искусства. Нельзя такое шикарное тело прятать. Им надо наслаждаться. Короче, не прошло и получаса, как он меня уговорил, к тому же вино все еще играло в моей голове, а комплименты по поводу моей красоты, хоть и попахивали самой неприкрытой лестью, но возбуждали азарт и желание попробовать.

Виктор Алексеевич попросил влезть меня на какую-то корягу, сломанное дерево, наполовину торчащее из воды, с огромными ветками, где можно было удобно расположиться. Пока я туда взбиралась, он снимал «Поляроидом», отщелкав все десять кадров, потом снял еще несколько — «Кодаком». Посмотрев уже проявившиеся фотографии с «Поляроида», я себе понравилась, даже очень. Сразу была видна рука мастера своего дела. Осмелев, я входила в реку и выходила, ложилась на траву, становилась в предложенные им позы. Когда фотопленка кончилась, в ход пошло видео.

Виктор Алексеевич предложил найти более красивое место. Я с охотой согласилась. Мы собрали вещички и поднялись к машине. Переодевалась я уже при нем, надела белье, джинсы и кофточку, уже совершенно его не стесняясь. По дороге он показывал в окошко камеры отснятый материал и вдруг спросил, а не слабо ли мне сняться обнаженной. А я и говорю — не слабо. Хоть сто порций. У меня даже не возникло никаких сомнений, что я не смогу. Потому что я уже была готова сделать для него все, что он ни попросит.

Наконец, мы нашли то, что искали: среди лесной поляны — стог сена. Дорога далеко, людей не видно. Я вышла из машины. Он настроил камеру и говорит: «Раздевайся! Только медленно и красиво». Такое воодушевление нашло на меня! В голове зазвучала музыка, и танцуя под нее, я стала раздеваться, по ходу действия вспоминая, что и где я видела подобное, стараясь повторить это сама. Медленно-медленно расстегнула джинсы, потом поворачиваясь к камере разными сторонами, приподнимаясь и кружась под ритм собственной музыки, старалась долго-долго снимать их. Наконец, я их стащила. Следующими должны были быть трусики. Стащив их, я опять крутилась и вертелась перед объективом, предоставляя его обзору все. Сейчас вспоминаю, и чуть не улетаю от возбуждения: так заводишься, когда посреди леса крутишь своими голыми ягодицами, подставляя их не только ветру, щекочущему легкими прикосновениями, но и взору мужчины, и камере, которая бесстрастно запечатлевает каждое твое движение. Когда я осталась только в одной кофточке, под которой больше ничего не было, тут меня совсем понесло, сейчас даже вспомнить страшновато. Я кокетливо пыталась закрыться ею, потом резко задирала ее выше груди, наполовину закрывая лицо, причем, наклоняя голову назад и широко расставив ноги. То обстоятельство, что неизвестно кто сможет посмотреть эту пленку, еще больше нагнетало страху и возбуждало. Потом я бегала в одной расстегнутой кофточке, пока, наконец, не сняла и ее. Я отдавалась этому греху со всей силой, на которую оказалась способна. Чего я только не делала! Виктор Алексеевич пожирал меня глазами, но все снимал, снимал, снимал... Я снова хотела его, до скрежета зубовного, но не дождалась...

Одевалась также под прицелом объектива видеокамеры. Но одеваться — это не совсем то, что раздеваться. Одно дело, когда ты предоставляешь воздуху, ласкающему тебя, сантиметр за сантиметром свое тело, а совсем другое, когда ты это прячешь. Почему люди не могут хоть один раз в год спокойно ходить голыми, и чтоб никому до этого не было никакого дела. Хотя нет, тогда греха не будет, и не будет этой остроты восприятия, и напряженных, как перетянутая струна, чувств.

Закончив съемку, В.А. искренне хвалил меня за раскованность, за смелость, за эстетическое удовольствие, потом он как-то невзначай ляпнул что-то насчет того, что очень хорошее место чтобы привозить сюда на съемки девок. Я сначала не поняла, что он сказал, переспросила, но Виктор Алексеевич замялся и ничего не ответил. Я обиделась, и всю дорогу мы ехали молча. О следующей встрече не договаривались.

Вчера весь вечер думала. Сегодня... Что же, все-таки, произошло? Я пыталась представить себя Демоном-искусителем, но Демон не получался. Получалась банальная история, много бессмысленных разговоров и мало некачественного секса. Правда, обнаружилось, что я довольно развратная особа, но я себя не осуждаю, честно сказать, можно было бы и повторить при возможности, только с кем? С Виктором как-то нехорошо получилось — довел до белого каления, сказал гадость и бросил остывать меня одну. А это нехорошо, не по-человечески. Может он извращенец какой-нибудь. Подглядчик. С детства помню, мне тогда лет шестнадцать было, и иногда по ночам мальчишки прибегали на «глядки» под окошки подсмотреть, как я раздеваться буду. Тоже интересное занятие. Это сейчас можно в любом киоске жвачку с голой бабой купить или по телевизору посмотреть, тем более, по видику, а тогда... все это запретное было. Да и я сама, когда усекла их, тоже стала играть с ними. В этом тоже что-то есть: раздеваться перед кем-нибудь.

Нет, не вяжутся что-то разговоры о религии с желанием девок возить на мое место снимать. Может, он только мозги пудрит. Но не похоже, наверное, совратила я его, лишний грех повесила на человека. Не понимаю. Посмотрим, что дальше будет, а пока — ничего не понимаю.

31 июня.

Сегодня в его кабинете мы смотрели фотографии и кассету. Смотрели не по телевизору, а в окошко камеры. Сначала мне было как-то неприятно, но потом, вглядевшись и восстановив в памяти тот день и те впечатления, я опять была готова голой исполнить танец живота на его рабочем столе. Виктор Алексеевич комментировал мои действия как специалист: «Здесь хорошо, здесь надо было чуть повернуться, раздевалась классно, одевалась скомкано и т.д.». Мне, честно сказать, не понравилось, что он смотрел эту кассету без меня и наверное не раз. Потом он пообещал, что за время отпуска выберет самые хорошие места и сделает мне копию. Я сначала сказала, что мне не нужна копия, ее некому будет показывать, но посмотреть себя хотелось, поэтому согласилась. На том и разошлись.

20 августа.

Заметила интересную особенность, я пишу в эту тетрадку только после встреч с Виктором Алексеевичем. Чтобы ни случалось кроме этого, ничего не записываю, пишу только о наших отношениях: самых непонятных в моей жизни. В начале июля он ушел в отпуск, в конце июля я уехала в санаторий. Три дня назад вышла на работу и сегодня, наконец, встретила его. Только увидев его в коридоре, я сразу подошла к нему, перекинулись парой фраз, а часа через полтора я уже была в его кабинете. Сначала, казалось, ничего не произошло между нами, и разговор шел на обычную тему о трудностях на работе, о греховности человека, о карме. Вдруг он ни с того ни с сего заявляет, что после нашей встречи, вся его семейная жизнь полетела к черту. То ли жена заподозрила неладное, то ли еще что-то случилось, но в итоге — его семья на грани развала. И если такое вдруг случиться, смогу ли я приютить его у себя? Такого оборота я не ожидала, поэтому предпочла промолчать. Потом он сказал, что завтра принесет кассету со мной в главной роли.

Я много думала над его словами. Никогда не собиралась и не собираюсь рушить ничью семью. Жених он конечно видный, богатый, духовный, но я наверное, не готова для семейной жизни во второй раз, я еще после первого брака никак не оклемалась. Я поняла, в чем разница между Виктором Алексеевичем и всеми остальными. Взять хотя бы Игоря, с которым я связалась в июле. Да, с ним можно встречаться, с ним можно поговорить о его работе, жене, но говорить о душе... Пробовала, но в данном случае я выступаю, как оракул, он слушает, и кажется, ловит каждое мое слово, будто я открываю ему непреложную истину. Я рассказала ему о карме, Игорь решился прочитать Лазарева, но не найдя книги в городе, спросил у меня, и я пообещала достать. Я знала, где можно найти эту книгу. Сегодня я попросила Виктора Алексеевича принести, если можно, еще раз «Диагностику кармы» . Он сказал, что завтра, если не забудет, обязательно захватит.

21 августа.

Насыщенный день. Случилось страшное. Я было решила ложиться спать, но теперь надо написать, а то завтра все забудется и уляжется. Начну по порядку.

Перед самым окончанием работы заглянула в кабинет к Виктору Алексеевичу. Он заверил, меня, что стер все ненужное и не получившееся, переписал на кассету и принес мне. Я напомнила ему про Лазарева, он замялся, извинился, сказав, что забыл. Раздался звонок, Виктора Алексеевича приглашали на совещание к директору. Он взметался по кабинету, потом уже от двери вернулся, вынул видеокассету из дипломата, отдал ее мне и убежал, даже не попрощавшись.

Я пошла домой. Ждать окончания совещания мне хотелось, на работе нечего делать в такой поздний час — после пяти. Дома, не переодеваясь, я включила видик, поставила кассету. Когда пошли первые кадры я увидела совсем не то, что ожидала. Меня на экране не было: молодая незнакомая девушка плескалась в воде, мелькнули пустые кадры, потом та же девушка ходила по лесу, потом лежала на бревне, потом я увидела ее обнаженной на весь экран — ничего не скажешь — качество съемки хорошее, и ракурсы подобраны правильно. На вид девице — двадцать три — двадцать пять — не больше. Не помню где, но я ее уже видела. Она вела себя более расковано, чем я, могла позволить себе такое, что я бы и не подумала сделать. Я включила перемотку. На экране промелькнуло еще несколько женщин, в купальниках и без, в воде, в лесу, в поле, на каком-то пригорке.

Потом появилась я в своем старом купальнике, потом стриптиз на поляне, потом гонки между деревьев. Меня мои картинки уже не возбуждали, как вчера. Я уже кипела от злости на себя, на него. Когда кино про меня кончилось и пошли черные мигающие кадры, я подошла выключить магнитофон, но там вдруг началось продолжение. Появилась его жена, она ходила по дому в каком-то разнеможном белье, валялась на кровати, поднимая ноги и демонстрируя свои прелести. Потом она долго снимала лифчик, кружевные трусики, и оставшись в поясе с чулочками, она исполнила какой-то танец. Она была счастлива. И тоже была, конечно, в неведении. Не понимаю я мужиков, когда дома под боком такая симпатичная и счастливая жена, они как кобели паршивые насаются по всем закоулкам, цепляются за каждую юбку. А этот, наверное, всем еще про карму рассказывает и на видеокамеру снимает. Тот еще фрукт.

Сюжет о жене закончился. Зато начался новый. Людка из соседнего отдела появилась на экране в чем мать родила. Вот это фокус. И как раз, в том стогу, возле которого он меня снимал. Вот сволочь! Людка помоложе меня лет на пять, но по-моему, выглядит не лучше, да еще ее портил мелькавший на правой ноге синяк. Людка позировала на дереве, но не на том, что я, а на каком-то другом. Да, достойное зрелище, когда голая дамочка карабкается по шершавому дереву, а потом сидит на толстой ветке, как на коне. Людка пропала и снова появилась жена Лазарева. Мне она больше всех понравилась, не смотря ни на что.

Кассета закончилась. Прошло несколько минут, пока я не встала и не выключила магнитофон. Перемотала кассету на начало, вытащила и положила снова в коробку. Все. Не знаю, что дальше делать. Отомстить. Но как? Отнести жене? Жалко ее бедную. Сама пострадавшая. Другим? Кому? Директору? Скандал будет страшный. Всех опозорю, сама опозорюсь. Нет, не стоит. Который час? Восемь. Сейчас придет с совещания, поймет, что не ту кассету мне отдал — сразу сюда прибежит. Что, ему по гнусной роже съездить? Что толку? А может отдать ему кассету как ни в чем ни бывало, и пусть катится на все четыре стороны.

Все получилось, как я и думала. Но он пришел только в одиннадцать, я уже и спать решила ложиться, тут звонок в дверь. Явился не запылился. Смотрит, вычисляет, видела ли я кассету или нет. Я как ни в чем ни бывало стою, разговариваю, оказывается, он мне случайно какие-то ужасы вместо моей кассеты дал, а моя кассета у него в дипломате осталась, вот он и принес, чтоб я не беспокоилась и не испугалась, когда увижу эти порождения дьявола. Я спокойно поменяла кассету и, выпроводив его, решила все это написать.

22 августа.

Я совершенно разбита из-за бессонной ночи и задремала за рабочим столом во время планерки, прослушав последние производственные новости. Начальница, наверное, подумала, что я провела ночь с очередным любовником, и метнула на меня уничтожающий взгляд.

Дела на заводе идут плохо — заказов нет. Одни цеха закрываются, другие переходят на неполную рабочую неделю. Начальница стращала нас сокращением, и видно было, что ей нравится видеть страх в глазах подчиненных — так легче управлять и утверждать свою значимость. В комнате было душно, но все делали заинтересованные лица и внимательно слушали. Я понимаю своих коллег — мало кто из них может позволить себе потерять работу. Я ведь тоже сижу здесь как истукан, не в силах тронуться с места и уйти в неизвестность.

После планерки меня все же отчитали, но сегодня это совсем не задело меня. В принципе, я давно нарываюсь на неприятности, и долго, наверное, так продолжаться не будет. В любом случае, надо что-то решать. Людка попросила зайти к ним в отдел, но мне совершенно не хотелось этого делать, хотя к ней лично у меня никаких негативных чувств не возникло. Невозможно было представить ее, с ее приземленными интересами, за разговором с Лазаревым о чем-то возвышенном.

Однако, когда я все-таки зашла к Людке, там шел разговор на темы потусторонних способностей. Людка выглядела ужасно серьезной, какой я никогда не знала. Я даже не ожидала, что она, вообще, знает такие слова, как экстрасенсорика, аура, карма. Хотя видно было, что все это понимание дается ей с огромным трудом, непомерными усилиями ее неразвитого мозга.

Людка, как всегда, предложила чай, и мне стоило больших усилий спокойно, не вмешиваясь, попивать его и слушать примитивные рассуждения женщин, имеющих такое же представление о предмете разговора, как первоклассник о ядерной физике. Тут я не выдержала:

—Мы не знаем того, что мы не знаем. Иногда за одну только мысль приходится расплачиваться и нам, и детям.

—Да, я слышала, что «кармА»,— сказала Серафима Ивановна, с ударением на последнем слоге, пожилая дама — зам. начальника отдела,— это такая жуткая вещь, что теперь и делать что-нибудь страшно — так аукнется, что все болезни на тебя навалятся, или с детьми неприятности одна за другой...

—Серафима Ивановна, «кАрма», — поправила Людка ударение,— это возмездие, воздаяние. А наказания, как известно, без вины не бывает. Так что Вы не делайте ничего такого, за что бы Вас следовало наказывать — вот и болеть не будете, и с детьми будет все в порядке.

Серафима Ивановна вдруг взорвалась:

—О, господи, яйца курицу учат. Ты-то без греха что ли? Или сама наказания не боишься?

Людка умолкла, надела на лицо обиженное задумчивое выражение и стала перебирать бумажки на столе. Невольно узнав одну из ее тайн, я догадывалась, что твориться у нее в голове.

Разговор перекочевал на обсуждение вопросов долгов, чистой и грязной «кармы». Людка сидела, и не вмешивалась в разговор. Я как бы невзначай сказала, что недавно мне, как в старые времена на три дня дали почитать «Диагностику кармы» Лазарева, но я не успела дочитать и нет ли у кого книги, думая, что она у Людки.

Но тут из другого угла комнаты раздался голосок молодой специалистки, которая, еще и месяца не прошло, как устроилась на завод:

—У меня есть,— и с этими словами полезла в сумочку,— если Вы хотите, я вам дам, а то читаю, читаю — ничего понять не могу.

Она достала книгу Виктора Алексеевича, она была в той же школьной коричневой обложке для книг, я бы ее из тысячи узнала. Я перехватила Людкин взгляд. Казалось, она тоже все поняла. У нас обоих наступила немая сцена. А наши упавшие челюсти еще долго мы не могли поднять.

22 ноября.

Сегодня попалась на глаза эта тетрадка. Все перечитала и ужаснулась. Какая же я глупая была. И каким ужасным монстром он предстает в моем рассказе. Хотя нет ничего такого, за что можно было бы его осуждать. Да, любит человек снимать, потом смотреть. Но кто всех заставлял сниматься. Ведь ни у кого я не видела неестественности движений, ни обреченности во взгляде, ни явного противления жертв. Да, если вспомнить, как я снималась, так мне это было тогда за счастье. Единственное, в чем его можно упрекнуть, так это тот обман, к которому он прибегнул, сказав, что все уничтожил. Да, в этом он не прав. Но сколько он мне сделал? Если не считать того, что он сделал для меня в моей квартире, остается тот день, почти весь полный счастья. А наши разговоры о религии и душе, в то время, когда все стараются забыть о ее существовании? И еще, с тех пор, как он помог мне с квартирой, я готова была с ним рассчитаться хоть как: или бутылкой или переспать, а ему ни то, ни другое не нужно. А нужны только несколько минут моего обнажения перед видеокамерой, которые, как я думаю, он никому не покажет. Так что, пусть будет такая форма расчета, я ему, все равно, благодарна за все. И мне так жаль, что наши разговоры о Лазареве и религии закончились. Надо научиться прощать людям их маленькие слабости. Пусть живет себе с миром. А про ту кассету я уже забыла. Помнит только эта тетрадь, и я ее тоже никому не покажу.

Следующее

«Покажи мне любовь»: Афоризмы Литература Личности Музыка Критика Галерея Общество Лилит Обратная связь: Реклама. Почта c 1999-2011. Идея, дизайн, программирование Юля