Маргарита Духанина

«Монастырь муз»

К истории творческих и личных взаимоотношений  Г.Н. Кузнецовой, И.А Бунина, Л.Ф. Зурова, В.Н. Муромцевой­Буниной, М.А.Степун.

Покинув Россию и поселившись окончательно во Франции, Бунин часть года жил в Париже, часть - на юге, в Провансе, который любил горячей любовью. В простом, медленно разрушавшемся провансальском доме на горе над Грассом, бедно обставленном, с трещинами в шероховатых желтых стенах, но с великолепным видом с узкой площадки, похожей на палубу океанского парохода, откуда видна была вся окрестность на много километров вокруг с цепью Эстереля и морем на горизонте, Бунины прожили многие годы. Мне выпало на долю прожить с ними все эти годы:

Галина Кузнецова. ГРАССКИЙ ДНЕВНИК.

Не так давно на российские экраны вышел фильм Алексея Учителя по сценарию Дуни Смирновой "Дневник его жены", собравший несколько престижных кинематографических премий. К сожалению, несмотря на зрелищность, занимательность и художественный профессионализм картина лишь поверхностно показывает сложнейшую психологическую ситуацию в семье И.А.Бунина, не претендуя на какое бы то ни было обобщение и анализ. О главной же героине драмы - Г.Н.Кузнецовой - из фильма нельзя узнать практически ничего. Кем же была эта удивительная женщина, какую роль сыграла в судьбе Бунина и как сложилась ее собственная жизнь? На все эти вопросы позволяют ответить многочисленные источники дневникового и мемуарного характера, на основании которых и была написана данная работа.

1

Галина Николаевна Кузнецова родилась 27 ноября (10 декабря) 1900 года в Киеве. Сведения о ее жизни в России до эмиграции скудны и обрывочны. Известно, что она окончила Первую женскую гимназию Плетневой и довольно рано, в 18 лет вышла замуж за офицера белой армии Д.М. Петрова, вместе с которым в 1920­м году уехала сначала в Константинополь, затем - в Чехословакию. По слабости здоровья - климат оказался вредным для легких - она оставила Чехию и с 1924 года жила в Париже.

Первые литературные опыты Кузнецовой относятся ко времени ее учебы во Французском институте в Праге. С 1922 года ее стихи и рассказы появляются в различных периодических изданиях.

Знакомство с И.А.Буниным, перевернувшее всю жизнь Галины Николаевны, произошло в Париже, в 1924 году. В дневниках И.А. Бунина и В.Н.Буниной под редакцией Милицы Грин ("Устами Буниных", Посев, Франкфурт­на-Майне, 1981 г.) я не нашла упоминания об этой встрече; впрочем, как именно это произошло - быть может, не суть важно (существует версия, что Галина Николаевна впервые встретилась с Буниным по просьбе одного из профессоров Французского института, которому было необходимо что­то передать писателю). Важно другое - знакомство быстро переросло в пылкую взаимную привязанность. Вскоре об этом романе говорит весь литературный Париж: "Начались недоразумения в ее семье. Она стала поздно приходить вечером: говорила: для меня это большое счастье, теперь я учусь: великий человек: Их роман получил широкую огласку: Бунин убедил Веру Николаевну в том, что между ним и Галиной ничего, кроме отношений учителя и ученицы, нет. Вера Николаевна, как это ни кажется невероятным, поверила: Поверила оттого, что хотела верить" - писала в одном из своих писем И.Одоевцева. Так или иначе, в мае 1927 года, оставив мужа, Кузнецова поселяется в доме Буниных в Грассе на юге Франции, в Приморских Альпах. Она удивительно легко справляется с ролью ученицы и приемной дочери (Бунин был на 30 лет старше) знаменитого писателя, сохраняя при этом достаточно толерантные отношения с его женой, В.Н.Муромцевой­Буниной. По воспоминаниям И.Одоевцевой, Вера Николаевна "полюбила эту бедную Галину чрезвычайно: И Галина ее очень любила. Галина была такая простенькая, миленькая, очень красивые у нее глаза были. Она немножечко заикалась - очень мило: невинная провинциалочка: Роковая женщина? Ничего подобного:"

Однако на самом деле, конечно, все складывалось не так гладко. Достаточно обратиться к дневникам В.Н.Буниной, чтобы убедиться в этом. "Хочется, чтобы конец жизни шел под знаком Добра и Веры. А мне душевно сейчас трудно, как никогда. : По христианству, надо смириться, а это трудно, выше сил" (23 апреля 1927 года), "Теперь мне нужно одно: быть с Яном: ровной, ничего ему не показывать, не высказывать, а стараться наслаждаться тем, что у меня еще осталось - т.е. одиночеством, природой, ощущением истинной красоты, Бога:" (31 мая 1927 года). По­началу отношение Буниной к ученице мужа далеко от симпатий: "Г.Н. встает в 11 часу. Ей жить надо было бы в оранжерее. : Она слаба, избалована и не может насиловать себя:".

Кузнецова, в свою очередь, тоже находила у Веры Николаевны множество недостатков. По всей видимости, она искренне считала, что могла бы стать Бунину "лучшей женой", и даже питала некоторые надежды на этот счет. Сложившийся быт семьи, особенности отношений супругов ее раздражали. Ей казалось, что Вера Николаевна своим вечным соглашательством поддерживает и растит в Бунине худшее, например, его склонность к постоянной ипохондрии: "Раздражаюсь на В.Н., которая пугает его (Бунина) беспрестанными советами лечь, не делать того или другого, говорит с ним преувеличенно, торжественно­нежным тоном. Он от этого начинает думать, что болен серьезно:"

Соперниц во многом примирило время. Когда обе поняли, что положение их не изменится, и им придется существовать под одной крышей так долго, как это будет угодно "мэтру", они сделали все возможное, чтобы облегчить жизнь и себе, и ему.

Пожалуй, еще и благодаря мягким, "ангельским" характерам обеих женщин, о чем свидетельствуют все без исключения современники, им удалось не только примириться, но и полюбить друг друга. Писатель и мемуарист В.С. Яновский, автор умных и язвительнейших воспоминаний об эмигрантской среде 20­40­х гг., говорит об В.Н. Буниной с редким уважением и пиететом: "Это была русская ("святая") женщина, созданная для того, чтобы безоговорочно, жертвенно следовать за своим героем - в Сибирь, на рудники или в Монте­Карло и Стокгольм, все равно! : Она принимала участие в судьбе любого поэта, журналиста, да вообще знакомого, попавшего в беду, бежала в стужу, слякоть, темноту:" Галина Николаевна очень скоро почувствовала на себе заботу и истинное расположение Веры Николаевны, и напряжение, нервозность первых недель, когда Бунина демонстративно уходила к себе в комнату, оставляя Кузнецову встречать приехавших гостей (например, В.В.Шульгина) уступили место умиротворению и дружбе. "Я замечала несколько раз, - пишет в своем дневнике Кузнецова, - что хуже себя чувствую, когда В.Н. в дурном состоянии, и веселею, когда оно делается легче:". Именно в это время и в душе Буниной произошел перелом: "Идя на вокзал, я вдруг поняла, что не имею права мешать Яну любить, кого он хочет, раз любовь его имеет источник в Боге. Пусть любит Галину, Капитана, Зурова - только бы от этой любви было ему сладостно на душе".

Итак, благословение было дано. Кажется, после этого жизнь на Бельведере налаживается, и он уже не представляется Кузнецовой "в сущности, таким нервным домом". Дни проходят в постоянной работе (женщины перепечатывают набело первые книги "Жизни Арсеньева"), вечера тихи и идилличны: "И.А. читает вслух книгу Бруссона о Франсе, а мы с В.Н. что­нибудь шьем", "Бегаю в аптеку, в лавки в город, мою вечером посуду и целый день вперегонки с В.Н. исполняю поручения Ивана Алексеевича:".

Окончательно быт и устои этой своеобразной семьи сложились, когда в ноябре 1929 года в нее органично влился Л.Ф.Зуров, молодой писатель, "выписанный" Буниным из Прибалтики. Картина обрела некоторую законченность: Вера Николаевна называла дом в Грассе "монастырем Муз", очевидно, подразумевая, что все домочадцы так или иначе связаны с литературой (сама она, как известно, писала газетные фельетоны, очерки, всякого рода "заметки" и воспоминания "Наши странствия" и т.п., не говоря уж об остальных троих - "профессиональных литераторах"). По части проведения досуга или всякого рода совместной деятельности семья (если была не в полном составе) чаще всего разбивалась на пары: Кузнецова и Бунин, Зуров и Бунина. Однако не исключались и другие варианты: Кузнецова и Зуров, Бунины; Бунина и Кузнецова, Бунин и Зуров (об отношениях последних следует сказать особо: "Зуров в присутствии Бунина вел себя по меньшей мере странно: молчал, редко обращался к нему прямо, а когда И.А. что­то рассказывал, то Зуров прислушивался с улыбкой: точно знал какую­то правду о Бунине, которая противоречила всей видимости. Позже, когда Зуров заболел, он грозился неоднократно зарезать Бунина, и на долю Веры Николаевны выпала нудная роль не только ухаживать за больными, но и охранять их от острой бритвы" - свидетельствует В.С. Яновский. По воспоминаниям И.Одоевцевой, "была трагедия, были страшные скандалы, настолько, что они с Буниным даже дрались: Вера Николаевна очень его защищала:".) Что же касается сугубо интимных отношений внутри данного более чем странного союза, то внимательное прочтение всех дневниковых записей и воспоминаний позволяет предполагать следующее: таковых вообще не было, несмотря на молодой возраст Кузнецовой и Зурова, да и вообще, общий накал страстей. Так что, называя грасский дом "монастырем", Вера Николаевна, возможно, не грешила против истины.

Однако с легкой руки (и острого языка) В.Ходасевича, в эмигрантской среде прижилось другое название для семейного феномена в Грассе: "бунинский крепостной театр".

Увы, если обратиться к страницам "Грасского дневника" Кузнецовой, то становится понятно, что Ходасевич был не так уж неправ. Порядки здесь царили во­истину самодержавные. Во время зимних наездов в Париж у Кузнецовой выдается несколько отчасти свободных вечеров, что вызывает у Бунина неудовольствие: "Моя частичная "эмансипация" его раздражает, расстраивает". Зато в Грассе Галина Николаевна под постоянным присмотром: "Я не успеваю быть одна, гулять одна:". Положение Кузнецовой вызывает беспокойство Веры Николаевны: ":я ночевала с Галей. Много говорили, как ей быть, чтобы больше получить свободы", "Жаль мне Галю да Леню. Оба они страдают. Много дала бы, чтобы у них была удача. Яну тоже тяжело. Сегодня он сказал мне: "Было бы лучше нам вдвоем, скучнее, может быть, но лучше". Я ответила, что теперь уж поздно об этом думать".

Зуров, человек сложный и психически неуравновешенный, пребывает в постоянном унынии, что только усугубляет общую тяжелую атмосферу в доме: "З. вчера говорил мне, - записывает Кузнецова в дневнике, - что у него бывает ужасная тоска, что он не знает, как с ней справится, и проистекает она от того, что он узнал, видел в Париже, из мыслей об эмиграции, о писателях, к которым он так стремился. И я его понимаю".

Давний друг семьи И.И.Фондаминский, тоже в свое время деливший кров с Буниными и потому отлично понимающий, что к чему, своими наездами в гости и разговорами постоянно растравляет и без того неспокойную душу Кузнецовой: "В неволе душа может закалиться, куда­то даже пойти, но мне кажется, все­таки будет искривленной, не расцветет свободно, не даст таких плодов, как при свободе", "Вы могли бы все бросить. Но я знаю, что вы выбираете более трудный путь. В страданиях душа вырастает. Вы немного поздно развились. Но у вас есть ум, талант, все, чтобы быть настоящим человеком и настоящей женщиной".

Кузнецову смущала не только и не столько ее личная "несвобода". Создавшаяся ситуация усугублялась тем, что молодая писательница фактически была лишена возможности работать и совершенствоваться в своем мастерстве. ":нельзя садиться за стол, если нет такого чувства, точно влюблена в то, что хочешь писать. : У меня теперь никогда почти не бывает таких минут в жизни, когда мне так нравится то или другое, что я хочу писать", ": нельзя всю жизнь чувствовать себя младшим, нельзя быть среди людей, у которых другой опыт, другие потребности в силу возраста. Иначе это создает психологию преждевременного утомления и вместе с тем лишает характера, самостоятельности, всего того, что делает писателя", "Чувствую себя безнадежно. Не могу работать уже несколько дней. Бросила роман", "Чувствую себя одиноко, как в пустыне. Ни в какой литературный кружок я не попала, нигде обо мне не упоминают никогда при "дружеском перечислении имен"".

Кузнецова отнюдь не была лишена писательского таланта, напротив, дарование ее было оригинально и, пожалуй, несколько иного свойства, чем у ее прославленного учителя. Принято называть Кузнецову писательницей и поэтессой "бунинской школы". Разумеется, в ее творчестве (особенно в прозе) чувствуется литературное влияние "мэтра" (да и могло ли быть иначе?), однако при пристальном взгляде на природу ее дарования убеждаешься, что истинно "бунинское" ему чуждо. "Ее стихи своей пластичностью близки поэзии акмеистов; вместе с тем в них - соприсутствие тайны, та мистическая стихия, без которой не может быть поэзии; завораживает уход из трезвой жизни, погружение в некую первичную стихию:" - писал издатель Г.Н.Кузнецовой А.Бабореко.

В поэзии Кузнецова, безусловно, - мистик, созерцатель. Она мыслит сложными, абстрактными образами и символами, ловит некие "прекрасные мгновения", которые и являются определяющими в жизни. Чувства ее смутны, не вполне осознаны и проникнуты приметами неземными, "серафическими". В ее сборнике "Оливковый сад" (1937) почти нет стихов о любви; вообще, мало проявлений не только страстей, но и обычных, вполне женских радостей и печалей. Для нее ценно "открывание повсюду таинственных заветных примет: чего? Она не знала, знала только, что именно в них была для нее красота и смысл, без которых все остальное было ненужно и пресно", - характеризовала Кузнецова саму себя в автобиографической повести "Художник".

Колоколов протяжный разговор В тумане нарождающейся ночи. Гряда крутых, волною вставших гор На тусклом небе кажется короче. Летим, летим на мягких крыльях вниз, Туда, где пар, где бледное сиянье, Где в море мертвое вступает темный мыс И небо обрывает мирозданье: Земную жизнь бесславно я несу, Меня печаль беспомощная гонит За тающую в небе полосу: Возьми меня. Задумай в новом лоне.

Сам Бунин признавал, что не может оценить стихи Кузнецовой по достоинству, и отсылал к авторитетному мнению Вяч. Иванова, который поэзию Кузнецовой понимал и высоко ценил. В своих высоких оценках Иванов был не одинок. О прозе и поэзии Кузнецовой с уважением писали такие видные критики, как Г.П. Струве, П.М.Бицилли, Г.В.Адамович. Ее роман "Пролог" (1933) считался "новым словом" в жанре романов­воспоминаний, по ее прозе и стихам судили об "общем повышении качества женской литературы" и сближении оной с "мужской - чисто духовной".

"Грасский дневник", уже неоднократно упоминавшийся нами, тоже представляет собой литературное явление. Он интересен не только как своеобразная хроника жизни Бунина в 1928­1933 гг. Его спектр несоизмеримо шире и ярче. Это не просто "дневник­воспоминания", это Литература с удивительно точными психологическими характеристиками и зарисовками, тонкими художественно выразительными картинами природы, с законченностью стиля и композиции. Это книга­настроение, книга, погружающая в свою неповторимую ауру, на фоне которой дневники Веры Николаевны Буниной и отдельные дневниковые записи самого Бунина представляются пресными, невыразительными, тусклыми.

Разумеется, рядом с такой величиной, как Бунин, Кузнецовой было несоизмеримо трудно писать, сохраняя свою творческую индивидуальность. Впрочем, ситуация обострялось тем, что "благодаря" знаменитому бунинскому характеру, Кузнецовой просто было трудно писать, ибо все в доме вертелось вокруг интересов хозяина, и его "творческие простои" сказывались решительно на всем и вся: "Порой я с грустью вспоминаю те времена, когда И.А. писал: В доме было какое­то полное надежд настроение. Теперь он уже давно не пишет, и все как­то плоско, безнадежно. У моего письменного стола: какой­то запущенный, необитаемый вид".

Кризис в "Монастыре муз" нарастал. Все страдали, все, хоть и по разным причинам, чувствовали себя несчастными. ": Проснулась с мыслью, что в жизни не бывает разделенной любви. И вся драма в том, что люди этого не понимают и особенно страдают", - записывает в дневнике Вера Николаевна в мае 1929 года. Примерно в то же время Кузнецова, по прочтении романа А.Моруа "Ариэль" констатирует: "Много интересного. Итог все тот же. Все несчастны". Л.Ф. Зуров откровенно томится, что ": ему постоянно после работы бывает грустно, не хватает молодости, не с кем пошуметь, повеселиться:". "Вы уже стали даже медленно ходить, все себя во всем сдерживаете", - с горечью замечает он Кузнецовой.

Мысль о необходимости перемен не оставляет ни на минуту: "Сегодня : вышел очень серьезный и грустный разговор с Л. [Зуровым] о будущем. Уже давно приходится задумываться над своим положением. Нельзя же, правда, жить так без самостоятельности, как бы в "полудетях". Он говорил, что мы плохо работаем, неровно пишем, что сейчас все на карте. Я знаю больше, чем когда­нибудь, что он прав".

На какое-то время обстановку частично разряжает новое лицо, появившееся в доме: частым гостем здесь становится Ф.А. Степун. Под обаяние его личности попадают все домочадцы: "Он, как всегда, блестящ. В нем редкое сочетание философа с художником: в обращении он прост, неистощим:" - такова характеристика Веры Николаевны. "Вчера у нас на вилле Бельведер в кабинете И.А. был некий словесный балет. Степун насыпал столько блестящих портретов, характеристик, парадоксов, что мы все сидели, ошалело улыбаясь. И.А. ему достойный собеседник, но в нем нет этого брызжущего смакования жизни, которое есть в Степуне", "Он : был весел и весь блистал, резвился, переливался, так что удовольствие было смотреть на него и слушать. При этом он столько людей перевидал, со столькими переговорил за эти последние месяцы, когда ездил с лекциями по разным городам, и все это с самых неожиданных точек зрения оглядывает, с такими неожиданными жестами, дорисовывая, говорит!" - пишет Кузнецова. Много страниц "Грасского дневника" посвящено Ф.А.Степуну. Кузнецова с истинным удовольствием описывает все его стычки и столкновения с Буниным, и чувствуется, как часто в этих спорах она держит сторону гостя, а не хозяина!

Федор Августович Степун - философ, критик, писатель, блестящий спорщик, которому ближе всего были авторы-символисты, - в частности, Блок, Белый с его "Петербургом", точно специально фехтовался с Буниным, во всем с ним не соглашаясь. Таких жарких словесных баталий давно не помнили на Бельведере. Однако лето проходило, Степун - гость Фондаминских - возвращался к себе в Германию, а с его отбытием в доме снова воцарялись уныние, скука и общее недовольство. Скоро это "семейное неблагополучие" становится заметно окружающим, и многие перестают бывать у Буниных и не зовут их к себе. И.И.Фондаминский, не скрывая, говорит об этом Кузнецовой: "Я не люблю, когда вы бываете у нас вчетвером. Так и чувствуется, что все вы связаны какой­то ниткой, что все у вас уже переговорено, что вы страшно устали друг от друга:"

Тяжелая психологическая обстановка усугубляется бытовыми неурядицами и все более скудеющими средствами на жизнь: ": мы так бедны, как, я думаю, очень мало кто из наших знакомых. У меня всего 2 рубашки, наволочки все штопаны, простынь всего 8, а крепких только 2, остальные в заплатах. Ян не может купить себе теплого белья. Я большей частью хожу в Галиных вещах", - записывает Вера Николаевна в самый канун 1933 года, года, который разрушил "Монастырь муз" и принес с собой столько радостей и бед, побед и поражений, падений и взлетов, сколько Бунины не знали за всю прежнюю эмигрантскую жизнь.

2

О нобелевской премии говорили на Бельведере последние три года - с тех самых пор, как у Бунина возникли реальные виды на ее получение. Осенью жизнь в доме вертелась вокруг бесконечных обсуждений "кому дадут" и жадного, почти безнадежного ожидания. То же происходило и этой осенью; пик пришелся на 9 ноября, день присуждения премии: "Все были с утра подавлены, втайне нервны и тем более старались заняться каждый своим делом:. И.А. сел за письменный стол, не выходил и как будто даже пристально писал". Уже через несколько часов все стало известно: Бунин и Кузнецова, чтобы "скорее прошло время и настало какое­нибудь решение", пошли "в синема", куда и прибежал возбужденный, сам не свой Зуров с ошеломляющей новостью.

Премия означала грядущие перемены в жизни, пока никто и не предполагал, какие. Даже и по истечении недели после известия в доме царило изумление и известная растерянность: "Мы все еще очнулись не до конца. Я вообще не могу освоиться с новым положением и буквально со страхом решаюсь покупать себе самое необходимое, - записала Кузнецова 17 ноября, добавив в конце: :дальние огни Грасса :. - :чувство, что все это кончено, и наша жизнь свернула куда­то:"

Присуждение премии отнюдь не улучшило отношений Бунина с другими писателями эмиграции (и без того сложные, ибо "Бунину ничего не нравилось в современной прозе, эмигрантской или европейской", - В.С. Яновский - и он своих "антипатий" никогда не скрывал.). К неприязни добавилась откровенная зависть. С Мережковскими вышел скандал и полный разрыв отношений, да и с остальными тоже. Дурной характер Бунина создавал прецеденты для постоянных ссор: с Б.К.Зайцевым, с Тэффи: Тэффи пустила по городу остроту: "Нам не хватает теперь еще одной эмигрантской организации: "Объединение людей, обиженных И.А.Буниным"".

Сложившаяся ситуация очень огорчала Г.Н.Кузнецову, о чем она неоднократно упоминает в дневнике.

Бунин решил ехать в Стокгольм для получения премии самолично. Он взял с собой в поездку Веру Николаевну и Кузнецову (очевидно, Зуров был оставлен дома из­за своей репутации "enfant terrible"). В качестве секретаря с Буниным отправился писатель Андрей Седых (Я.М.Цвибак). Поездка осталась в памяти как триумф: "Фотографии Бунина смотрели не только со страниц газет, но из витрин магазинов, с экранов кинематографов. Стоило И.А. выйти на улицу, как прохожие немедленно начинали на него оглядываться. Немного польщенный, Бунин надвигал на глаза барашковую шапку и ворчал: - Что такое? Совершенный успех тенора. Приемы следовали один за другим и были дни, когда с одного обеда приходилось ехать на другой", - вспоминал А.Седых в своей книге "Далекие, близкие" (1962).

Ничего не предвещало для Бунина грядущих испытаний. Назад решили возвращаться через Берлин и Дрезден, чтобы навестить в Германии милейшего Федора Августовича. Седых вернулся во Францию.

24 декабря 1933 года Вера Николаевна записала в дневнике: "Ян с Ф.А. (Степуном) перешли на "ты". У них живет его сестра Марга. Странная большая девица - певица. Хорошо хохочет".

Что происходило в доме Степунов в декабре 1933 года, доподлинно не известно. Никто из очевидцев записей об этих днях не оставил. Если верить воспоминаниям И.Одоевцевой, которая близко дружила с Галиной Николаевной, "трагедия" произошла сразу: "Степун был писатель, у него была сестра, сестра была певица, известная певица - и отчаянная лесбиянка. Заехали. И вот тут­то и случилась трагедия. Галина влюбилась страшно - бедная Галина: выпьет рюмочку - слеза катится: "Разве мы, женщины, властны над своей судьбой?.." Степун властная была, и Галина не могла устоять:"

Маргарита Августовна Степун родилась в 1895 году в семье главного директора известных на всю Россию писчебумажных фабрик. Ее отец был выходцем из Восточной Пруссии, мать принадлежала шведо­финскому роду Аргеландеров. Судя по всему, М.А.Степун получила блестящее образование - семья была не только весьма и весьма состоятельной, но и "просвещенной". Любовь к музыке Марга унаследовала от матери. По воспоминаниям Ф.А. Степуна, в доме было "много музыки, главным образом пения. Поет мама и ее часто гостящая у нас подруга".

Мы располагаем более чем скудными сведениями о жизни М.А.Степун до встречи с Г.Н. Кузнецовой. Судя по тому, что в Париже она принимала участие в заседаниях Московского землячества и выступала на вечерах с "московскими воспоминаниями", можно предположить, что до революции она жила в Москве. В эмиграции часто выступала с сольными концертами (в Париже впервые в 1938 году), где своим сильным, "божественным контральто" исполняла произведения Шумана, Шуберта, Брамса, Даргомыжского, Сен­Санса, Чайковского, Рахманинова. Скорее всего, именно музыка и прекрасный голос очаровали Галину Николаевну, которая некогда признавала в автобиографической (неоконченной) повести "Художник", разумея себя под главной героиней: "Музыка с детства была для нее чем­то особенным, принадлежавшим к миру волшебных стихий, владевших ею. Она жадно стремилась к ней и не знала, кто может повести ее по правильному пути. Еще в юности у нее была такая тайная мечта: у нее есть друг, гениальный музыкант. Она время от времени приходит к нему, и он часами играет для нее в огромной полупустой студии: Часы, которые они проводят вместе, принадлежат к чему­то самому высокому, самому прекрасному, что бывает на земле:".

Так или иначе, "друг - гениальный музыкант" у Кузнецовой появился. Кто знает, быть может после нескольких лет под одной крышей с деспотичным эгоистом Буниным и мрачным неврастеником Зуровым Галина Николаевна уже не могла себе позволить влюбиться в мужчину:

После возвращения в Грасс жизнь там уже не та. Зуров и Бунин в состоянии перманентной ссоры с Кузнецовой. Наивная Вера Николаевна замечает, но не слишком разбирается, в чем дело: "Галя стала писать, но еще нервна. : У нее переписка с Маргой, которую мы ждем в конце мая".

В конце мая 1934 года М.А.Степун приехала в Грасс. Поскольку записей Кузнецовой за этот период нет, снова обращаемся к дневнику В.Н.Буниной:

"Марга у нас третью неделю. Она нравится мне. : Можно с нею говорить обо всем. С Галей у нее повышенная дружба. Галя в упоении и ревниво оберегает ее от всех нас: (8 июня 1934 года)".

"Марга довольно сложна. Я думаю, у нее трудный характер, она самолюбива, честолюбива, очень высокого мнения о себе, о Федоре (Степуне) и всей семье. : Но к нашему дому она подходит. На всех хорошо действует ее спокойствие. : Ян как­то неожиданно стал покорно относиться к событиям, по крайней мере по внешности: (14 июня 1934 года)".

"Дома у нас : не радостно. Галя как­то не найдет себя. Ссорится с Яном, а он - с ней. Марга у нас: (8 июля 1934 года)".

"В доме у нас нехорошо. Галя, того гляди, улетит. Ее обожание Марги какое­то странное. : Если бы у Яна была выдержка, то он это время не стал бы даже с Галей разговаривать. А он не может скрыть обиды, удивления и потому выходят у них неприятные разговоры, во время которых они, как это бывает, говорят друг другу лишнее: (11 июля 1934 года)".

"Уехала Марга. Галя ездила ее провожать до Марселя: (23 июля 1934 года)."

Понимал ли Бунин, что это начало конца? Судя по всему, нет, то есть не придавал значения, как это всегда с мужчинами бывает, отношениям двух женщин. Он ссорился с Галиной, пытаясь что­то вернуть, склеить, увещевал ее громкими фразами типа "Наша душевная близость кончена", на что она, по выражению Веры Николаевны, "и ухом не поводила". В октябре Кузнецова уехала вслед за Степун в Германию. "Галя, наконец, уехала. В доме стало пустыннее, но легче. Она слишком томилась здешней жизнью, устала от однообразия, от того, что не писала: Ян очень утомлен. Вид скверный. Грустен. Главное, не знает, чего он хочет. Живет возбуждением, и очень от этого страдает".

Еще через несколько месяцев в дневнике Веры Николаевны вынесен окончательный вердикт о Кузнецовой и Степун: "Они сливают свои жизни. И до чего они из разных миров, но это залог крепости: Пребывание Гали в нашем доме было от лукавого:"

Бунин потерпел полное поражение там, где совсем не ожидал. Разрыв с Кузнецовой был для него настоящим ударом. Впрочем, многие современники, считавшие Бунина человеком на редкость холодным, не делали из этой истории особой драмы: "Кузнецова была последним призом Ивана Алексеевича в смысле романтическом. И когда Галина Николаевна уехала с Маргаритой Степун, Бунину, в сущности, стало очень скучно", - писал Яновский. Многие воспринимали ситуацию юмористически и подтрунивали над Буниным - тот же Яновский, встречая его в Париже, ехидно осведомлялся: "- Как изволите поживать, Иван Алексеевич, в смысле сексуальном?: - Вот дам между глаз, так узнаешь, - гласил ответ".

Но что бы не говорили современники, Бунин переживал это расставание глубоко и страстно, тем паче, так сложилось, что после начала Второй мировой войны Галина и Марга, волею судеб и обстоятельств, были вынуждены жить в Грассе, все в том же Монастыре муз. Да и вообще, совсем разорвать отношения не получилось. Вера Николаевна была искренне привязана к Кузнецовой, да и Степун очень ей нравилась. Бунин вынужден был примириться с существованием этой пары, которая казалась ему странной и нелепой. Но он так и не понял и не простил Кузнецову. Его записи, посвященные ей, полны негодования, горечи и сожаления ("Главное - тяжкое чувство обиды, подлого оскорбления: Собственно, уже два года болен душевно, - душевно больной:", "Что вышло из Г<алины>! Какая тупость, какое бездушие, какая бессмысленная жизнь!").

Бунин не хотел понять, что полюбив, Кузнецова не могла не уйти в другую жизнь, ибо абсолютно четко понимала: рядом с ним, в его судьбе ей больше нет (и никогда не было?) места. Дальнейшая жизнь в Грассе представлялась немыслимой. Вряд ли Кузнецова решилась бы уйти - и позволить себе влюбиться - раньше. Она рассудила, что только теперь, когда Нобелевская премия подвела промежуточный итог литературной деятельности Бунина и - немаловажно - укрепила его материальное положение - удар не будет таким жестким. Да, она могла уйти еще несколько лет назад, когда, например, в нее влюбился художник Сорин и предлагал ей замужество, но она не сделала этого, хотя Сорин не оставил ее равнодушной. Тогда ей не хватило решительности и воли, а, может быть, Сорин не проявил должной настойчивости. Теперь же все сложилось по-другому. Сама Кузнецова, наконец ощутила в себе уверенность в том, что может жить своей собственной жизнью, преодолев комплекс ребенка, который развился у нее за годы, проведенные рядом с Буниным. Да и Марга Степун, надо заметить, была отнюдь не мягкотелым мечтателем Сориным. Приходится признать, что Кузнецова в некотором роде сменила одну "крепостную" зависимость на другую. Все без исключения современники говорят, что Маргарита Августовна была сильным, волевым, очень властным человеком и, бесспорно, доминировала в отношениях. "Степун властная была, и Галина не могла устоять: До конца жизни своей Степун держала Галину в лапках:" - говорила И.Одоевцева.

Тем не менее, в личной жизни Кузнецова, кажется, была счастлива. Она прожила вместе с Маргой до самого конца (пережив ее на пять лет). В 1949 году они переехали в США, с 1955 года работали в русском отделе ООН, с которым были в 1959 году переведены в Женеву. Их последние годы прошли в Мюнхене.

Кузнецова так и не стала широко признанной писательницей; уйдя от Бунина, она все­таки не смогла реализовать до конца свой талант. Сложно сказать, почему этого не произошло. На наш взгляд, она была слишком женщина (слабая, бесхарактерная, мечтательная, субъективная в оценках и восприятии) для того, чтобы реализовать себя в литературном творчестве. Вдобавок ко всему, время, когда формируется писательская индивидуальность, было безвозвратно упущено (как тут не вспомнить слова И.И.Фондаминского о том, что душа в неволе развивается искривлено и не дает плодов).

Нерегулярно Кузнецова публиковала некоторые свои стихи и рассказы в "Современных записках", "Новом журнале", "Воздушных путях". В 1967 году в Вашингтоне отдельным изданием вышел "Грасский дневник" - пожалуй, самое интересное и значительное, что было ею создано. В глазах рядового читателя Кузнецова навсегда осталась только "последней любовью Бунина", неким его придатком. Она решилась на поступок, разорвав с ним свою жизнь, но, по иронии судеб, это никак не повлияло на ее литературный и даже личностный статус в восприятии других людей - и современников, и потомков.

Последние годы жизни Бунина прошли в ужасающей нищете и болезнях. Его взаимоотношения с другими людьми - особенно с писателями - отличала все большая озлобленность и агрессивность. Он публиковал свои едкие, желчные "Воспоминания", поносящие всех и вся - особенно Есенина, Блока, Горького, Волошина, Мережковских и, кажется, искренне ненавидел весь мир. О нем ходили нелепые слухи; в основном Бунина обвиняли в просоветских симпатиях (быть может, из­за Л.Ф.Зурова, который, продолжая жить в Грассе и парижской квартире Буниных, после войны стал активных участником движения "советских патриотов").

Л.Ф.Зуров, который не нашел в себе сил вести самостоятельную жизнь (впрочем, как говорят, он был искренне влюблен в Веру Николаевну) и оставался с Буниными до самого конца, прожил творчески малопродуктивную жизнь. На его долю выпало тяжелое психическое расстройство, многолетняя бесплодная работа над так и неоконченным романом "Зимний дворец", и - как финал - богатейшее наследство в виде обширного бунинского архива.

Вместо заключения

В 1995 году в издательстве "Московский рабочий" впервые в России был полностью опубликован "Грасский дневник" Г.Н.Кузнецовой и ее избранная поэзия и проза под редакцией А.К.Бабореко. На авантитуле - там, где обычно бывает фотография автора - был помещен огромный портрет И.А.Бунина.

Источник: Журнал "Вестник Online" 12.06.2002